У медуз нет ушей - Адель Розенфельд
71
«Нильс Песколюб, специалист по гетерогенезу»
Я вспомнила, что сфотографировала ту табличку.
В словаре гетерогенезу дается такое определение: «Появление живого организма, резко отличающегося от существующих организмов того же вида».
Определение могло быть любым другим, мне без разницы, я просто нуждалась в помощи, адрес у меня имелся, и этого было вполне достаточно.
Толкнув тяжелую зеленую дверь Нильса Песколюба, я совершенно не ожидала, что он выйдет меня встречать и я сразу же окажусь с ним лицом к лицу.
На специалиста по гетерогенезу Нильс Песколюб похож не был, скорее он напоминал какого-нибудь заурядного страхового агента. Пожав мне руку, он жестом пригласил пройти в свой «кабинет» — небольшой закуток, обставленный на манер телестудии: стол с креслами вокруг него в уголке огромного пустого зала, залитого резким неоновым светом.
Устроившись в ротанговом кресле, я рассказала о прогрессирующей глухоте, о своих видениях: о собаке, солдате и ботаничке, об их недугах, о перенапряжении — обо всем вплоть до последнего происшествия с моим звуковым гербарием и о предстоящей имплантации.
Доверительным тоном он предложил нам взяться за дело: разобраться в проблеме, выявить симптомы и по каждому найти решение.
— Мне, знаете ли, доводилось видеть разных пациентов, были среди них бедняки, слепые, немые, были люди, страдающие эпилепсией, раком, плоскостопием, астмой, сильным запахом изо рта, преждевременной эякуляцией, эдиповым комплексом, парализованные, макро- и микроцефалы, дети и внуки Алжирской войны, были и те, кого делали козлами отпущения, были заики, скульпторы с ампутированной рукой, стеснительные продавцы.
Все, что он говорил, дублировалось желтыми субтитрами на экране, который стоял передо мной. Нильс Песколюб все держал под контролем.
Он говорил со мной невозмутимым тоном, со спокойным лицом, с жестикуляцией опытного политика, которая призвана транслировать открытость и уверенность в себе.
Затем он предложил мне пройти за трибуну из оргстекла, как в каком-нибудь телевизионном ток-шоу, и в этот момент бесшумно вошел солдат при полном параде. Его волнистые волосы были уложены гелем, из-за чего он выглядел более странно, чем обычно, а в большом, не по размеру, пиджаке казался еще более жалким. Когда он приблизился, я увидела поблескивающий на его коже грим. В неоновом свете солдат был похож на готового к погребению покойника. Он неуклюже расположился за своей трибуной и сразу принялся путано пересказывать обрывки воспоминаний:
— Оставалось тридцать пять километров, три дня быстрым галопом по полям, со вздувшимся трупом, полным ужасных гнилостных жидкостей, который вонял на многие километры вокруг. Больше тридцати пяти километров, больше трех дней быстрым галопом, почти без надежды на успех, да, больше тридцати пяти километров.
По тому, как он говорил, и по перековерканным на экране словам я поняла, что он находится под действием наркотиков.
— Вы чувствуете себя на последнем издыхании? Что мешает вам оказаться там, где вы должны быть? — спросил Нильс Песколюб.
Солдат рассказал о гвоздях, которые ему пришлось вынуть из своих башмаков, чтобы выбить имя товарища на его надгробии. Он не слышал собственных шагов, и это, как он считал, подтверждало, что его больше не существует. Хоть немного живым он ощущал себя, только приняв кокаина.
— А вам известно, как еще называют этот порошок?
— Нет.
— «Звездная пыль». Знаете, когда одного неизвестного писателя спросили, верит ли он в будущее цивилизации, он ответил, что верит, поскольку считает человека единственным живым существом, способным разговаривать со звездами.
— Ха, писатели, они всегда могут переиначить, если вышло плохо. В жизни так нельзя: что произошло, того не исправить, не выбросить. Это ужасно.
— Существует один способ, и вы его прекрасно освоили с помощью звездной пыли: я имею в виду ваше воображение, оно-то и целительно. Я говорю о символическом замещении. Воображение — вот что отличает нас от животных. Чувствуете ли вы себя в долгу перед погибшими?
— Да.
Нильс Песколюб сделал вывод, что солдат страдает синдромом дырявой речи.
— Это какое-то заболевание? — спросила я.
— Не заболевание, а словоизбегание.
Я надолго задумалась, а потом пришла к заключению, что если тишина — это часть речевого потока, то она не противоположность, а неотъемлемая его составляющая.
Тишина была пристанищем языка. Тишина освобождала слова и образы, которые держала у себя в плену речь. Значит, я не потерялась и нахожусь на верном пути.
72
Двое мужчин вкатили садовую тачку с ботаничкой, превратившейся в ствол дерева, и расположили ее у трибуны между мной и солдатом.
— Уверяю вас, деревья умеют быть бессмертными, — пояснил Нильс Песколюб, увидев наши взволнованные лица.
— Но она больше не может говорить, — сказала я.
— Ее присутствие должно стимулировать собравшихся найти то, что заперто внутри нас, — уточнил Нильс Песколюб.
Мы с солдатом переглянулись, и я почувствовала, что нас обоих беспокоит одно и то же: уж не оказались ли мы в компании проходимца. Однако пронизывающий взгляд Нильса Песколюба развеял это подозрение и вернул нам доверие.
— Поскольку напрямую расспросить ее мы не можем, не соизволите ли вы поведать о ней?
И я рассказала, как с ней познакомилась, а потом — о ее вообрамиражных растениях.
— Последним был лишайник увышный. Это растение размножается не спорами, как другие нецветущие растения, а через вздохи. Думаю, оно мое любимое; жаль, что ботаничке пришлось прервать свои исследования из-за коричного заболевания.
— Из-за коричного словоизбегания, — поправил Нильс Песколюб.
Проигнорировав его реплику, я продолжила:
— Я ей доверила свой звуковой гербарий.
— Что он собой представляет?
— Я записывала свои ассоциации с теми или иными звуками до наступления у меня глухоты, хотела сберечь их в памяти, но Циррус все уничтожил вместе с цветами ботанички — ее научными достижениями.
— А ведь «достижение» звучит похоже на «искажение», по сути, это синоним термина «альтерация». Альтерация бывает в музыке
