Кто виноват - Алессандро Пиперно
Действительно, он несколько месяцев только и твердил что о своем “бизнес-плане”, который раз и навсегда исправит наше положение. Судя по маминой кислой физиономии, эта мантра относилась к очередному воздушному замку, которые обожал строить отец.
Хотя она старалась меня не впутывать – у нас было принято молчать о некоторых вещах или пускать по ложному следу, – я был не настолько наивен, чтобы недооценивать недавние события, которые, если сложить их в целостную картину, свидетельствовали о том, что с финансами у нас все печально.
Однажды вечером к нам явился администратор кондоминиума. Поняв, куда ветер дует, я притворился, будто иду к себе, а сам спрятался за кухонной дверью и подслушивал. Тихий человечек, давно влюбленный в мою маму, запинаясь, объяснил: другие жильцы недовольны тем, что мы постоянно запаздываем с оплатой коммунальных услуг. Он больше не знает, как быть.
Позже, за столом, родители нервно обсуждали долги: что оплатить в первую очередь? Счета за квартиру? Налоги? Или купленный в рассрочку холодильник? Тут зазвонил телефон, но никто не ответил. Впрочем, за последнее время нам стали звонить на порядок чаще, а родители все осторожнее снимали трубку.
Однажды в субботу я попросил у мамы денег на кино. Ничего необычного. Все как всегда. Она потянулась к сумке. Но что это? Что происходило? Я ошибался, или ей и правда было неловко? Она копалась в кошельке с мелочью, как бездомный в мусорном баке; в конце концов протянула мне купюру, которой едва хватало на билет, и ни гроша больше.
А потом был странный разговор с отцом. Он провожал меня в школу, как вдруг начал рассказывать о том, что в начале семидесятых из-за работы вынужден был провести лето в Риме. Я тогда только появился на свет. Он мечтал об одном: приехать к нам на море. Я не сразу прислушался к его словам. В тот день была контрольная по греческому, я умирал от страха. По крайней мере, пока он не принялся расхваливать Рим в августе: спокойно, тихо, почти нет машин. Для тех, кто понимает, – истинное наслаждение! Только тогда я догадался! Все детство я ненавидел мамину манеру умалчивать о важном, теперь, на пороге юности, меня бесила манера отца обманывать себя и меня. Избегать правды, искажать ее, не смотреть ей в глаза. Насколько было бы лучше, если бы, не терзая мои уши пустой болтовней, он честно признался, как обстоят дела: у нас до того плохо с деньгами, что в отпуск мы не поедем.
Где-то вдалеке маячил его “бизнес-план”: аутлет бытовой, аудио- и видеотехники, о котором отец постоянно твердил. В США подобные предприятия процветали многие десятилетия. Его личные связи – единственный капитал, на который, как иронизировала мама, мог рассчитывать отец, – позволят закупать товары по низкой цене. Это самое главное. Оставалось найти кого-то (банк, инвестора), кто поверит в уже готовый проект. Но мама, словно Говорящий Сверчок из сказки, снова напоминала отцу: мы в долгах как в шелках, а значит, нам нельзя доверять, никто не даст ни гроша. Оставались частные лица – те, кто, заглотнув наживку, готовы были вести переговоры (кстати, не помню, чтобы мама отпускала по этому поводу саркастические комментарии).
Неудивительно, что папа попытался привлечь к своей затее такого скучающего толстосума, как дядя Джанни.
– Не вижу в этом ничего плохого… – попытался оправдаться он.
– Ах, не видишь?
– Если честно, нет.
– После двадцати лет молчания мы снова сблизились с моей семьей, и ты сразу этим воспользовался. Решил провернуть свою затею на празднике, который для них очень важен… По-твоему, это было уместно?
– Воспользовался? Провернуть? Ты о чем?
– Просить в долг у человека, с которым ты едва знаком, который не раз нас спасал, которому мы еще должны крупную сумму… тебе не кажется, что это…
– Разве я говорил о деньгах? Он сам спросил, чем я занимаюсь, как у меня дела, вот я и изложил ему свой план. Поскольку он проявил интерес, я дал ему понять, что если он… Так, к слову. Я же не просил милостыни. Мы просто поболтали. И вообще, пока все идет неплохо, так что еще неизвестно, останется ли для него место.
– Ну да…
– Господи, ты можешь хоть раз обойтись без пораженческих настроений, без твоего чертова сарказма… Возможно, тогда и дела у нас пойдут в гору.
– Если я заткнусь, дела точно пойдут в гору. Ты хоть понимаешь, сколько ты выпил? Это же неприлично!
– Зачем ты так со мной? – спросил отец. Казалось, он не только раздражен, но и по-настоящему огорчен. Впрочем, я тоже расстроился: обычно мама не унижала его в моем присутствии.
– Тебе недостаточно, что я просидел весь вечер в углу, словно прокаженный? Я еще должен быть трезвым?
– Нельзя всегда быть звездой праздника. Напиваться на Седер Песах неприлично.
Странно, что мама говорила без обиняков, забыв об осторожности. Словно волшебные чары Сачердоти еще не рассеялись, словно в их доме она превратилась в другого человека и оставалась им за его стенами.
Как я мечтал, чтобы она оказалась не права! Мне хотелось решительно, по всегдашней привычке, встать на его сторону. Отчего же я медлил? Возможно, оттого что на сей раз ее доводы были мне до боли понятны. Мама испытывала неловкость. Ей не хватало духу признаться в этом, но ей было очень неприятно. Поэтому она так реагировала на то, что отец ходил с протянутой рукой. Какой позор! Для него, для нее, для нас всех… Господи, как же я ее понимал! Сколько раз за вечер я мечтал о том, чтобы отца рядом не было: когда я заметил, что у нас похожие блейзеры, когда он неуклюже пытался доказать, что у них с Туллией Дель Монте много общего…
Я попал в замкнутый круг: чем лучше я понимал маму, ее доводы, тем больше чувствовал себя виноватым. Чем больше я чувствовал себя виноватым, тем больше ненавидел маму и жалел отца. Чем больше я его жалел, тем больше стыдился и тем лучше понимал ее. Как из этого вырваться?
– А что прикажешь думать о таком прекрасном подарочке? – с вызовом спросил отец. – По-твоему, это было уместно! – Он передразнивал ее, а она то ли не поняла намека, то ли сделала вид, что не поняла.
