Кто виноват - Алессандро Пиперно
– Даниела?
– Старик любит свежую плоть.
– Фу, какая гадость!
Не разделяя до конца возмущение Кьяры, я с трудом представлял, как этот холеный господин, казавшийся мне древним старцем, увивается вокруг девчонок чуть старше меня. Меня смущало противоречие, омрачавшее годы эротического ученичества. Хотя я знал, что сексом в основном занимаются взрослые, мне с трудом верилось, что все знакомые мне взрослые (от родителей до учителей) обладали сексуальным опытом, сравнимым с опытом Чиччолины или Рона Джереми.
– А ты куда бы поехал?
Я не сразу сообразил, что Франческа спросила меня. Лишь тут до меня дошло, что за исключением дяди Джанни впервые за вечер кто-то обратился ко мне не с формальной вежливой фразой и не чтобы меня подколоть. По тому, как она на меня смотрела – прямо в лицо, – Франческу действительно интересовало мое мнение. Из-за глазного тика ее взгляд казался еще внимательнее и искреннее.
– Я?
– Да, ты. – И она четко произнесла мое имя и фамилию, еще больше меня огорошив. – Если тебе подарят путешествие и позволят выбрать, куда поехать, что ты решишь?
Подбадриваемый синкопированным движением ее век, обрадовавшись тому, что никто не спрашивает моего мнения о студентках или шикарных телках, я выпалил, что поехал бы в Мемфис.
– Почему в Мемфис?
– Прежде чем умереть, – заявил я торжественно, словно мне уже стукнуло восемьдесят, – хочу совершить паломничество в “Грейсленд”.
– Хоть у кого-то из нас ясность в мыслях, – заявила Франческа.
– Ага, еще одна лузерская затея, – фыркнула Кьяра.
– В поместье Элвиса? – пробормотал Леоне.
Он только что завел песню, которую я не знал. По свисту и голосам было ясно, что это концертная запись. Несколько фраз на рояле, хриплый голос – подчеркнуто блюзовые. Мне трудно говорить об этой песне, возвращаясь в то время, когда я ее не знал. После того вечера многие месяцы я ничего другого не слушал. “From Now On” английской группы Supertramp, которая тогда была очень популярной, но на которую я прежде не натыкался. Я сразу в нее влюбился. Голос, пафос, чувство юмора и, разумеется, публика, не пропускавшая ни единой ноты, – у меня по спине бежали мурашки.
– Да, Элвиса. А что? – недоверчиво спросил я в ответ.
– Он и тебе нравится?
– Кому он не нравится?
Я был не настолько наивен и далек от жизни, чтобы полагать, что мы с отцом – единственные служители культа Пресли или, по крайней мере, единственные, кому быть таковыми позволяет солидный культурный багаж. Тем не менее я удивился, найдя друга из той же песочницы там, где никогда не подумал бы его искать.
Тут мы с Леоне заговорили о любимых пластинках. С этой минуты вечер стал складываться иначе. Он завел мне несколько песен, многие из которых со временем помогли мне расширить горизонты, стать гибче, выйти в музыке за жесткие рамки.
А потом обнаружилось, что всего несколько месяцев назад Франческа, переехав в эту просторную квартиру, забросила фортепиано и начала учиться играть на гитаре; тут и я признался, что играю. Сам не знаю как, я обнаружил в руках новенькую акустическую “Ямаху”: дерево цвета жженого сахара, блестящие металлические детали, следы от защитного целлофана (преступная неряшливость начинающего).
– Давно ты ее не настраивала? – поинтересовался я у Франчески с показным упреком.
– Обычно ее настраивает учитель, но на этой неделе он не приходил из-за праздников.
Обрадовавшись тому, что гитара настроена, я разогрелся на парочке арпеджио (Angie и Dust in the Wind), затем начал играть гамму, из-за которой все последние недели стирал пальцы.
– Да ты крутой! – воскликнул Леоне.
– С ума сойти! – повторила за ним Франческа. – Может, меня будешь учить ты, а не этот зазнайка Давид Фогельман?
– Кто тебя научил так играть?
– Отец, – ответил я. Именно он: ханааней, мой потешный близнец, бахвал, разоблаченный Туллией Дель Монте!
– Значит, он играет лучше тебя?
– Намного лучше, – соврал я.
– Может, еще что-нибудь сыграешь? – попросила Кьяра просто потому, что хотела участвовать в беседе, а не потому, что ей было действительно интересно. Судя по ее взгляду, моя репутация определенно улучшилась. Прежде я был для нее забавой, несерьезной помехой неспешному течению ее чудесной привилегированной жизни. Представителем многочисленной части человечества, о которой она предпочитала не думать, низшей расы статистов и свиты. Заметив, что кузены проявляют ко мне интерес, она невольно стала воспринимать меня как себе подобного.
– Да, сыграй что-нибудь, – попросила меня и Франческа.
– Что?
– Что хочешь.
– Ну, теперь уж Элвиса, – подсказал Леоне.
Вы не поверите, но я впервые оказался в подобной ситуации. Честно говоря, моя публика ограничивалась папой, который гордился моими успехами, но не мог быть объективен, да еще Деметрио, которого к музыке тянуло куда меньше, чем к футболу и телкам. Не раз в полудреме я воображал, что играю для Софии Каэтани, для нее одной. Помимо подобных фантазий, где я всегда был орлом, я не мог и подумать, что кто-то всерьез заинтересуется моим бренчанием. Гитара никогда не была для меня орудием социализации, времяпровождением, которому предаются в компании, формой общения; наоборот, это был самый романтический способ обходиться без других, оставаться самодостаточным. Я играл просто так, безо всякой цели – приблизительно так же однажды я начну писать: гедонистическая забава, которой предаешься безудержно, отчаянно, словно ремесленник, который тратит почти все время, изготавливая игрушку для сына, которого у него нет и о котором он наверняка даже не мечтает.
Поэтому я искренне удивился настойчивости, с какой кузены уговаривали меня сыграть. Впрочем, просьба исполнить песню Элвиса прозвучала как приглашение на свадьбу, куда я и не мечтал попасть. Я был слишком благодарен и неопытен, чтобы отказаться. Чтобы сделать приятное Леоне, я заиграл Young and Beautiful.
После долгих раздумий я решил, что фильмы Элвиса – дребедень для девчонок, оскорбление рок-н-ролла. На самом деле, когда их показывали по телевизору, я старался их не пропускать, а поскольку в груди каждого рокера бьется нежное сердце, не мог дождаться, пока мой герой, залитый лунным светом, притворяясь, будто играет на гитаре (что тоже меня бесило), запоет одну из своих серенад: стоило ему приоткрыть рот и издать райскую горловую трель, как глаза очередной старлетки начинали блестеть (мои, если честно, тоже).
Вот, значит, как чувствовал себя Элвис в такие мгновения? Так же, как чувствовал себя я, когда запел. Скажи
