Жди меня, когда небо окрасится в розовый - Марат Маратович Мусабиров
На стене позади двери скромно висел плакат с изображением группы Led Zeppelin. Это был единственный плакат во всей комнате, и почему-то он бросился мне в глаза самым последним. Насколько я помнил, у Мирай еще в прошлом мире была любовь к року, но об этой британской четверке она не особо упоминала. Видимо, ныне вкусы преобразились. И, скрывать не стану, мне это тоже пришлось по душе.
Пару секунд погодя Мирай возвратилась и с еле уловимой томной улыбкой поставила пакетик с пластырями на тумбочку подле кровати. Следом ловким, оттого и неизъяснимо изящным движением руки достала один – и осторожно начала касаться моего измученного лица влажной салфеткой. Я тотчас издал краткий звук от внезапного раздражения.
– Больно? Потерпи.
Я не отвечал. Молча сидел и старался сохранить дыхание. Давно же мы с Мирай не были так близки… Боль улетучилась скорым ветром, когда моя защитница открыла рот на мой возглас; сердце трогали совершенно иные чувства. Под влиянием смятения нежного стыда, мои глаза сделались как никогда жалостливыми, однако в них пылала юношеская страсть. О, как я хотел со всей силой этой беспримерной страсти обнять Мирай! Наплевать на синяки и недавно случившийся казус, просто отложить пластыри, робко взять ее идеальные бледненькие ручки, слегка надавить наглостью – и своими губами превосходно сыграть на ее губах страстнейший поцелуй в наших жизнях. Вульгарно-то как! А то. Казалось, только в тот момент ее прикосновений, точно прикосновений самой Вселенной, я осознал, насколько сильно ее люблю. Сердце мое будто бы вновь воспылало некогда знакомым чувством, которое мне, к прискорбию, пришлось ранее забыть на время. И, хоть что-то близкое к этому я ощущал еще вчера, сегодняшнему примеру сердечной тахикардии нельзя было найти даже отдаленно похожего.
– Что ты так смотришь на меня? – спросила Мирай, невинно насупившись. – У тебя жар?
– Нет, всё хорошо, – сказал я с усмешкой в голосе. – Всё – шторм.
– Что ты несешь?
– Шторм во мне бушует. Но не важно это. Ты не закончила?
– Нет еще. Один остался. Вот сюда. – Она беспристрастно тыкнула, даже надавила на мой последний видимый синяк с правого боку лба. Опять раздражение. – Хи-хи. Терпи!
Я как будто бы очутился в раю. Так сладки были те мгновения, так восхитительны, так сильны, что я готов был переживать их раз за разом целую вечность. Только вот такая участь меня не постигла и вряд ли постигнет, даже если я сильно захотел бы, невзирая на то, что знал о такой возможности.
После воистину божественного исцеления всех моих невзгод Мирай уселась рядом со мной, отложив салфетку, и сказала решительно, но не без улыбки:
– Давай больше так не делай.
– Ладно. Постараюсь, – ответил я, еще отходя от недавнего наслаждения.
– Ну, тебе чай принести? – Этот вопрос был неожиданным.
– Ты же сказала, что я пришел сюда не ради чая…
– Пришел-то не ради него, но уйти без него – как так-то?
– Хорошо, тогда давай.
Она ушла. Я снова остался один, и в душе затеплилось чувство, которое можно сравнить с незабываемой прогулкой. Те минуты, проведенные в ее комнате, как будто бы длились бесконечно. И как же тоскливо может стать, если вмиг задуматься и начать сознавать, что не бывать этому никогда. Только во мне даже с этой вязкой мыслью не было места для грусти. Я весь сиял и источал наивысшую степень любви к жизни и возможности дышать тем же воздухом, которым дышит моя возлюбленная.
Не буду больше вдаваться в подробности безобразия чувств и эмоций, переполнявших мое сердце тогда, и возвращусь к интересному.
Мирай вернулась с кружкой немного слабого чая. То был черный, мой любимый сорт. Еще я удостоился аж двух кубиков сахара в свой напиток. По температуре он был безупречен, как я люблю, – не кипяток и не комнатное тепло. Короче, мои рецепторы во рту изнутри ликовали. Хотя мне кажется, что, если бы мне предложили даже самую скверную еду в этом доме, я бы согласился без возражений.
В один момент я загляделся на полки, висящие над письменным столом, и различил во всём весьма богатом книжном убранстве знакомых авторов, произведения которых Мирай давала мне читать когда-то очень давно…
На этой почве у нас завязался разговор. И инициатором его стал совсем не я.
– Знаешь, а ведь в чтении книг есть какая-то грустная связь с читателем… – сказала вдруг Мирай, смотря мне в лицо пристально, как бы подчеркивая свою заинтересованность моим скромным любопытством.
– О чем ты?
– Когда читаешь, то следишь за жизнью героев, их переживаниями, размышляешь над их словами, поражаешься их действиям и прочее – не так одиноко становится. Однако от осознания этого тебя словно выкидывают из любимого ресторана: это случается посередине трапезы, но хочется закончить, а ты не можешь, и тревога охватывает тебя всего. Где-то в груди маленьким злым зверьком шевелится боль, подкатывает к горлу, сжимается комком и притаивается, чтобы того и гляди раствориться в слезах.
Я едва заметно облизал языком зубы и промолвил задумчиво:
– Есть такое. Но к чему такие мысли?
– Да просто так. Ты же обратил внимание на мою книжную полку, хех.
– Хм, ладно. – Почему-то малость уязвленный ее очевидно точным замечанием я с вызовом ухмыльнулся и выпалил: – Тогда скажи, можно ли считать автора убийцей, если в его книге умирает персонаж?
Мирай тотчас же заливисто засмеялась, стоило мне задать этот вопрос.
– Что за глупость, Рэй! Конечно, нет! Ха-ха-ха.
«Что, смешно?» – Внутренне я тоже смеялся, но лишь скривил губы, указывая, что от смеха в унисон с Мирай меня отделяет одно хоть сколько-нибудь забавное слово. Но всё же по итогу я сдержался.
Веселье плавно прекратилось, а на смену ему приковыляла томная серьезность, внезапно возникшая на лице моей пигалицы.
– Так кто же такой этот Адам, Рэй?
Теперь и на моем лице не осталось даже отпечатка прежнего оживления. На него легла тень меланхолии, которой вовсе не хотелось предаваться еще минутами ранее. Меланхолия – от нахлынувших воспоминаний, которым в этом мире никогда не было и не будет места. Адам ведь не знает и не подозревает о нашей крепкой тесной связи где-то в другой реальности. Даже мое исполненное желание вернуть его дружелюбное расположение к себе не даст ему тех воспоминаний, что были у меня. Я не впервые об этом задумался, но вторичность этих мыслей меня смутила. Однако в глубине души по-прежнему сидела надежда, что я смогу хотя бы немного приблизить всё к тому, как было раньше.
– Мой очень хороший друг, – сказал я. – В этой реальности – уже бывший.
– Угу. И насколько вы были близки… ну, там?
– Он был моим первым близким другом. Потом шел Гарри. Столько всего мы
