Сердце бройлера - Виорэль Михайлович Ломов
Собственно, кроме Гремибасова, других претендентов на хор и не было. Хлопотливое это дело. Тут и способности нужны, и связи, и непробиваемая ничем человеческая порода. У Гремибасова все это было. И голос бас, и с годами доведенное до виртуозности умение со всеми находить общий язык, и способность, выпив литр водки, реветь на банкетах, как иерихонская труба. (Впрочем, почему иерихонская? Иерихон где? В Нежинске, если кому-то хотели сказать, что он ревет, как иерихонская труба, говорили: что ты ревешь, как Гремибасов?) К тому же, у него была специальность хормейстера. Что еще надо? Короче, хористы и хористки стали у него за год как шелковые, а хор просто замечательным. Разумеется, среди них были хористы и хористки со средненькими данными, так, для фона, но были просто Кармен или Фигаро.
Гремибасову очень нравилась Настя Анненкова. Голос, в котором от природы была страсть. Даже не цыганская. Больше испанская. Редкий голос. И что удивительно, сама Настя казалась другой. Не Кармен, нет. Более недоступной, величественной, отстраненной от собственной страсти. Это рождало удивительную иллюзию ее многослойности, что ли. А может, оно было так и в самом деле? Нравилась Гремибасову Настя. Глядеть на нее – глаз радуется, а слушать – душа млеет. Еще бы самому лет эдак пятнадцать-двадцать скинуть, вообще можно было все позабыть! Такую Гранаду с Валенсией устроить!
Гремибасова знали далеко за пределами города. А на птицефабрике имени Мартина Лютера Кинга гордились им, как собственными успехами. Дело в том, что Гремибасов родом был из поселка Лазурный на берегу Нежи, что в пятнадцати километрах от города. В поселке и располагалась птицефабрика. Собственно, фабрика и была поселкообразующей структурой. Босоногим мальчишкой Гремибасов ушел из Лазурного в музыкальное училище, а вернулся во фраке сразу на «Доску почета» птицефабрики, где оказался «почетным» членом орденоносного коллектива. Два-три раза в год Гремибасов наведывался в поселок один или с коллегами и устраивал жителям настоящее шоу. Этой весной познакомил земляков и с народным хором.
Директором птицефабрики пятый год был Иван Гора, сын гремибасовского друга детства Федьки Горы, «Бугая», как его называли всю жизнь. Иван Гора был еще крупнее бати и в делах хват, каких мало. Фабрика при нем процветала, каждый год завоевывала первые места в соцсоревновании и каждый год награждалась всякими наградами из арсенала наград. Гремибасов коротко сошелся с ним. Они любили крепко выпить, закусить, чем бог послал в тот день с птицефабрики, и до глубокой ночи распевать народные песни. У них это выходило просто здорово. Слушать собиралась вся округа. У Горы голос был еще гуще, чем у Гремибасова. Может, только не так хорошо поставлен.
Иван был холост и Гремибасов отечески хотел ему посодействовать в обретении семейного счастья.
– Ваня, – как-то сказал он, – а не жениться ли тебе? Девка есть – сам бы женился.
– Женись, – одобрил Гора.
– Тебе, тебе справиться с ней. Я не осилю.
– Брось? – не поверил Гора, сдирая крепкими белыми зубами упругое мясо с куриной ноги. – Не доварили.
– Не осилю, не осилю. Года не те.
– Какие наши годы, – Гора вытер руки о полотенчик. – Споем?
– Да постой. Ты ее видел. Помнишь хор? Девушек?
– Хорошие девушки, – согласился Иван. – Так как?
– Ну что заладил? Успеется. Ее сразу видно было, ладная, голос, огонь!
– Это что «рябину кудрявую» с «тонкой рябиной» пела?
– Вот-вот, она! – обрадовался Гремибасов.
– Хорошая девка! – припомнил Гора и грянул «Степь да степь кругом», так грянул, что и впрямь показалось, что не поселок это Лазурный на берегу Нежи в июне, а глухая-преглухая степь в январе.
– Вези сюда девку, – кончив петь, сказал Гора. – На катере прокачу! В следующее воскресенье, как? Весь хор вези. Встретим. Только предупреди. Закажу пароход.
– Попробую. В среду позвоню. Автобус за тобой.
***
Через неделю Гремибасов повез в Лазурный свой хор. Ночью прошел дождь, и всю дорогу от города до поселка радостно блестело солнце в лужицах и на листве.
Перед концертом Гремибасов представил Настю и Гору друг другу.
– Как дела? – спросил Гора.
– Хорошо. Прекрасно. Но я не жалуюсь! – ответила Настя.
Гора крякнул, а Гремибасов топнул ногой. Знакомство состоялось.
А концерт состоялся в обед. Он был, как положено, в двух отделениях и имел шумный успех. После концерта всем участникам хора преподнесли объемистые свертки с продукцией птицефабрики и тут же спрятали их до отъезда хора в холодильники. А хор посадили на двухпалубный пароход и повезли по Неже. По замыслу устроителей, прогулка была совмещена с трапезой, и так уж получилось, само собой, что Настя оказалась за столиком рядом с Гремибасовым и Горой. Столик был на троих. То есть буквально треугольный, в углу носового ресторана. Настя поймала себя на том, что думает о Суэтине.
– О, – сказала Настя, – тарталетки, волованы!
– Вы знаете эти блюда? – удивился Гора. Гремибасов тоже удивился, так как поедал их, не интересуясь названиями.
– Да, мама у меня кулинар.
– В ресторане, наверное, – сказал Гора и тут же махнул, чтоб несли горячее.
– Вы уж меня извините, – сказал он, – не люблю церемониал: закуски, оттопыренные пальчики, сю-сю о погоде. Люблю сразу и конкретно – горячее. Оно душу греет. А потом прочее. И вы не церемоньтесь. Вам, Настя, может, тоже сразу горячее?
– Сразу! – сказала та. – Чтоб обжигало!
– Ценю! – одобрил Гора. – Только так и нужно есть. Чтоб жгло.
– Надо все так делать, – заметила Настя.
Гремибасов с удовлетворением следил за развитием беседы и подмигнул Ивану.
– Знатный голос у вас, – сказал Гора, – учились где?
– Самоучка.
– Да? От природы, значит. Это самое верное, от природы. А, Фрол Ильич?
– Да-да, – кивнул Гремибасов. – У тебя, Ваня, тоже, кстати, от природы чудный голос. Идеальный вокальный слух. Вы его, Настя, слышали когда-нибудь?
– Три чуда природы, – засмеялась Настя, – за одним столом!
– За кур! – поднял рюмку Гора. – За радость, которую несут они людям искусства!
– За взаимную радость! – добавила Настя. – За резонанс!
– О, вы знаете такие термины? – опять удивился Гора, а Гремибасов подумал: «Ну, теперь точно
