2666 - Роберто Боланьо
По вечерам часто показывали проповедников. Мексиканских телепроповедников было просто узнать: они были смуглые, и сильно потели, а костюмы и галстуки выглядели так, словно их купили в секонде, хотя, похоже, они были новые. Кроме того, проповеди их выглядели драматичнее, зрелищнее, и публика участвовала живее, — впрочем, она, казалось, состояла сплошь из наркоманов и неудачников; кстати, с американскими проповедниками все было с точностью до наоборот: те были тоже плохо одеты, но, по крайней мере, казалось, что у них есть постоянная работа.
Возможно, я так думаю, думала Лотте ночью на мексиканской границе, только потому, что те белые — некоторые, наверное, произошли от немцев или голландцев и потому кажутся мне ближе.
Когда же она в конце концов засыпала, так и не выключив телевизор, ей снился Арчимбольди. Он сидел на огромном куске вулканического туфа, весь в лохмотьях и с топором в руке, и грустно смотрел на нее. Возможно, мой брат умер, думала Лотте во сне, а вот сын — жив.
Во второй раз увидев Клауса, она рассказала, пытаясь не быть резкой, что Вернер уже несколько лет как умер. Сын ее выслушал и кивнул, не меняя выражения лица. Потом сказал: «Он был хорошим человеком», — но так отстраненно, словно речь шла о тюремном приятеле.
В третий раз, пока Ингрид тихонько сидела в уголке и читала книгу, Клаус спросил ее, нет ли вестей от дяди. Не знаю, что с ним сталось, ответила Лотте. Вопрос Клауса, тем не менее, ее удивил, и она вдруг взяла и рассказала, что с тех пор, как приехала в Санта-Тереса, он ей снится. Клаус попросил рассказать ему сон. Лотте рассказала, а он признался, что ему уже долгое время снится Арчимбольди и что эти сны плохие.
— Что за сны? — спросила Лотте.
— Плохие, — отрезал Клаус.
Затем улыбнулся, и они заговорили о другом.
После встреч Лотте с Ингрид ездили по городу на машине и однажды отправились на рынок и купили там изделия индейских ремесленников. Лотте говорила, что эти штуки сделаны в Китае или в Таиланде, но Ингрид они понравились, и она купила три фигурки из обожженной глины, не расписанные и не покрытые лаком, очень грубые и очень сильные в своей грубости: отец, мать и сын, и она подарила их Лотте со словами, что те принесут удачу. Однажды утром они поехали в Тихуану, в немецкое консульство. Думали взять машину, но адвокат посоветовала лететь самолетом — между двумя городами был прямой рейс один раз в день. В Тихуане они поселились в гостинице в туристическом центре, шумном и полном народу, который не походил на туристов, как решила Лотте, и этим же утром ей удалось поговорить с консулом и рассказать ему о деле своего сына. Консул, против ее ожиданий, уже был в курсе всего, и, как он им объяснил, сотрудник консульства уже ездил к Клаусу, — что, кстати, адвокат отрицала со всей серьезностью.
Возможно, сказал консул, адвокат не знала о визите или к тому времени еще не была адвокатом Клауса или Клаус не пожелал ее проинформировать. Кроме того, Хаас был, в конце концов, американским гражданином и это ставило ряд проблем. В общем, нужно быть предельно осторожными, заключил консул, и все уговоры Лотте, что, мол, ее сын невиновен, ни к чему не привели. Так или иначе, в консульстве принялись за дело, и Лотте с Ингрид вернулись в Санта-Тереса успокоенными.
Два последних дня они не могли ни навестить Клауса в тюрьме, ни дозвониться ему. Адвокат сказала, что это против правил тюрьмы, хотя Лотте знала, что у Клауса есть мобильный и что он, бывает, целыми днями по нему разговаривает с людьми на воле. Тем не менее, у нее не было желания устраивать скандал или обострять отношения с Викторией, так что эти дни она провела, гуляя по городу, который ей показался шумным и людным как никогда и не представляющим интереса. Перед отъездом в Тусон она закрылась в номере гостиницы и написала сыну длинное письмо, которое адвокат должна была вручить ему уже после ее отъезда. С Ингрид они ходили смотреть снаружи на дом, где Клаус жил в Санта-Тереса, смотреть как на памятник, и он показался ей приличным — дом в калифорнийском стиле, приятный на вид. Затем она пошла в магазин компьютеров, который Клаус держал в центре, и нашла его закрытым, как ей и говорила адвокат: магазин принадлежал Клаусу, а тот не захотел сдавать его, ибо надеялся, что его освободят до суда.
По возвращении в Германию Лотте вдруг поняла, что устала от поездки гораздо больше, чем предполагала. Несколько дней пролежала в постели, даже в офис не заходила, но каждый раз, когда звонил телефон, бросалась к трубке — а вдруг это звонок из Мексики. В одном из снов милый и нежный голос прошептал ей на ухо: а вдруг это твой сын действительно убил всех этих женщин в Санта-Тереса…
— Но это же чушь! — вскрикнула она и проснулась.
Временами ей звонила Ингрид. Говорили они недолго: девушка интересовалась ее здоровьем и последними новостями по делу Клауса. Проблемы с языком разрешились — они стали переписываться по электронной почте, которую для Лотте переводил один из слесарей. Однажды Ингрид пришла к ней домой с подарком: немецко-испанским словарем, за который Лотте много и долго благодарила, но в глубине души была уверена, что подарок ей совершенно не понадобится. Тем не менее, через некоторое время, пока она смотрела фотографии в досье с делом Клауса, которое ей передала адвокат, она взялась за словарь Ингрид и принялась там искать кое-какие слова. Через несколько дней с удивлением обнаружила, что у нее прекрасные способности к иностранным языкам.
В 1996 году она вернулась в Санта-Тереса и попросила Ингрид поехать вместе с ней. Девушка тогда встречалась с юношей, который работал в архитектурной студии, хотя и не был архитектором, и однажды вечером они пригласили ее поужинать. Мальчик очень заинтересовался тем, что случилось в Санта-Тереса, и Лотте даже на мгновение заподозрила, что
