2666 - Роберто Боланьо
В тот день она не работала. Позвонила в школу секретарш и сказала, что хочет нанять девочку, которая прекрасно владела бы английским и испанским — хотя в мастерской работало несколько слесарей, которые говорили по-английски и могли бы ей помочь. В школе секретарш ответили, что у них есть такая девочка, и спросили, когда она ей понадобится. Лотте объяснила, что девочка нужна незамедлительно. Через три часа в мастерской появилась девушка двадцати пяти лет, шатенка с прямыми волосами, в джинсах; она перекинулась со слесарями парой шуток, а потом поднялась в кабинет Лотте.
Ее звали Ингрид, и Лотте объяснила, что ее сын сидит в мексиканской тюрьме, а ей нужно поговорить с его мексиканским адвокатом, но она сама не говорит ни по-английски, ни по-испански. Сказав все это, Лотте думала, что придется объяснять все по второму разу, но Ингрид была умной девочкой и это не понадобилось. Она взяла телефон и позвонила в справочную, чтобы узнать, какая часовая разница у них с Мексикой. Затем позвонила адвокату и где-то минут пятнадцать разговаривала с ней по-испански, хотя время от времени и переходила на английский, чтобы уточнить некоторые термины, и постоянно что-то писала в блокноте. В конце сказала: мы перезвоним, и повесила трубку.
Лотте сидела за столом и, когда Ингрид повесила трубку, приготовилась с худшему.
— Клаус сидит в тюрьме Санта-Тереса — это такой город на севере Мексики, на границе с Соединенными Штатами, — сказала она, — но у него все хорошо со здоровьем и ему не нанесли телесных повреждений.
Прежде чем Лотте успела спросить, за что Клауса посадили, Ингрид предложила выпить чаю или кофе. Лотте приготовила две чашки чая, и, ходя по кухне, поглядывала на Ингрид, которая просматривала свои заметки.
— Его обвиняют в убийстве нескольких женщин, — сказала девушка, отпив два глотка.
— Клаус никогда бы такого не сделал, — сказала Лотте.
Ингрид кивнула и затем сказала, что адвокату, этой Виктории Сантолайя, нужны деньги.
Той ночью Лотте впервые за много времени приснился брат. Арчимбольди шел по пустыне в шортах и соломенной шляпе, а вокруг тянулись пески, одна за другой, до самого горизонта, перекатывались дюны. Она ему что-то кричала, кричала, остановись, мол, никуда отсюда ты не попадешь, но Арчимбольди все уходил и уходил, словно хотел навсегда затеряться в этой непонятной и враждебной земле.
— Она непонятная и к тому же враждебная, — говорила Лотте, и только тогда понимала, что снова превратилась в девочку, девочку из прусской деревни между лесом и морем.
— Нет, — отвечал ей Арчимбольди, но слышалось это так, словно он шептал ей на ухо, — эта земля прежде всего скучная, скучная, скучная…
Проснувшись, Лотте поняла, что надо ехать в Мексику, не теряя ни минуты. В полдень Ингрид пришла в мастерскую. Лотта увидела ее в окно кабинета. Как и раньше, прежде чем подняться, Ингрид остановилась поболтать с парой слесарей. Смех ее, приглушенный оконным стеклом, казался свежим и беззаботным. Однако представ перед ней, Ингрид вела себя намного серьезнее. Прежде чем позвонить адвокату, они попили чаю с печеньем. Лотте уже двадцать четыре часа ничего не ела, и сладкое пришлось ей по вкусу. Присутствие Ингрид, кроме того, придавало сил: она была простой и разумной девушкой, которая могла шутить, когда можно, и становиться серьезной, когда нужно было становиться серьезной.
Во время звонка Лотте сказала Ингрид передать адвокату, что она сама, лично, поедет в Санта-Тереса решить все проблемы, которые надо решить. Сантолайя казалась сонной, словно ее вытащили из постели, дала Ингрид пару адресов, и разговор завершился. Этим вечером Лотте сходила к адвокату и изложила ему суть дела. Тот сделал пару звонков и сказал, чтобы она была осторожней — мексиканским юристам доверять нельзя.
— Это я уже знаю, — с уверенностью ответила Лотте.
Также он ей посоветовал, как лучше переводить деньги из банка в банк. Вечером она позвонила Ингрид домой и спросила, не хочет ли та поехать с ней в Мексику.
— Конечно, я все оплачу, — сказала она.
— Как переводчица? — спросила Ингрид.
— Как переводчица, устная переводчица, компаньонка — как кто угодно, — сердито ответила Лотта.
— Согласна.
Через четыре дня они прилетели в Лос-Анджелес. Там сели на рейс до Тусона и оттуда поехали в Санта-Тереса на взятой напрокат машине. Когда Клаус увидел ее, то первое, что сказал, — ты постарела; и ей стало за это стыдно.
Годы не проходят даром, хотела бы она ему ответить, но ей помешали слезы. Они сидели вчетвером: адвокат, Ингрид, она и Клаус, в комнате с бетонными стенами и полом, испещренными влажными пятнами, за пластиковым, сделанным под дерево, столом, привинченным к полу, и двумя деревянными скамьями, тоже привинченными к полу. Ингрид, адвокат и она сидели на одной скамье, а Клаус — на другой. На нем не было ни наручников, ни синяков. Лотте заметила, что с последнего раза он пополнел, но это было давно, и Клаус тогда был еще мальчишкой. Когда адвокат перечислила все убийства, в которых его обвиняли, мать подумала, что эти люди сошли с ума. Никто в своем уме не может убить столько женщин, сказала она.
Адвокат улыбнулась и сказала, что в Санта-Тереса есть кто-то, возможно, не в своем уме, и он это делает.
Офис Виктории располагался в северной части города, в квартире, где она жила. Входов было два, но квартира — одна и та же, с еще тремя или четырьмя побеленными стенами.
— Я тоже живу в таком месте, — сказала Лотте, но адвокат не поняла, так что Ингрид пришлось объяснить, что квартира Лотте находится над автомастерской.
В Санта-Тереса по рекомендации адвоката
