Лето прошло - Ольга Владимировна Шлихт
Тесть примостился на краешке дивана в позе уныния и гордыни. Недавно Соня рассказывала, как, приехав к родителям и открыв дверь своим ключом, застала отца с матерью за недвусмысленным занятием. Соня посмеивалась и глядела на меня с укоризной: эх ты, куда тебе до отца! И сейчас передо мной сидел не исхудалый сгорбленный старик, а библейский Авраам, способный и в сто лет к зачатию. Он имел право осуждать меня. Его сила делала меня никчемным.
Тесть привез мне большой полиэтиленовый пакет желтых слив. Маленькие круглые мягкие сливы. Я и не знал, что такие бывают, пока не побывал у родителей Сони на даче. Два сливовых дерева стоят по сторонам дорожки, ведущей в туалет. Осенью вся земля под ними усеяна желтыми шариками. Эти сливы тесть считает неблагородными, особо не собирает и не перерабатывает, но я их полюбил за сладкую податливость мякоти и на даче ел помногу – прямо с ветки, а то и с земли. Тесть покручинился и ушел, а я сижу и все запускаю и запускаю руку в зеленоватый мытый-перемытый пакет. Даже жевать не надо. Язык прижимается к небу. Кожурка лопается и выпускает нектар. Косточка небрежно обсасывается и выплевывается в стакан с засохшими следами пива.
Так я сижу и кидаю в рот сливу за сливой. Смотрю в стену или на темнеющую Москву за окном. Иногда включаю телевизор. И все думаю, думаю. Стараюсь понять, что все же случилось. Правда ли, что я такой гад, такая сволочь? Не может быть! Или нет – важно другое: можно ли поправить. Нельзя, нельзя поправить. Потому что равнодушное тело отказывается даже обещать. Сморщенный корешок отказывается питать ветки, ствол, листья. Но это же не моя вина. За это не должны казнить. И опять копаюсь в прошлом, ищу там ответ и не нахожу и возвращаюсь к тому тошнотворному и неисправимому, что мучит меня последние два года.
В эти два года Соня с маниакальным упорством возвращается к своим старым обидам, о которых я и не подозревал. Когда она первый раз сощурила глаза и выдохнула мне в лицо: «Ты меня не любил, когда женился!», я попросту опешил. Но она продолжала снова и снова – то со слезами, то со злобой, а то с холодным сознанием правоты – обвинять меня в давнем обмане. Я отмахивался, ругался, шутил. Что за чушь! Не любил бы – не женился. Да и жизнь давно другая наступила. Не до воспоминаний. Некогда и незачем.
Но сейчас – будто сливы размягчили память – прошлое ожило.
Любил я Соню, не любил? Бессмысленные вопросы в лоб.
Учились мы когда-то на факультете журналистики МГУ. Досталась нам и «Малая Земля», и «ордена комсомола», и – на десерт – «укрепление дисциплины» и страшилки об андроповских проверках в таком-то магазине, таком-то кинотеатре на предмет прогуливания работы. Все вспоминается теперь с умилением, как и фольклор военной кафедры. И был у нас на курсе кружок любителей пива, куда входил и я. Пять-шесть ребят, которых один ироничный преподаватель называл балбесами. Сейчас это звание мне кажется почти почетным. За ним чудится не только легкомыслие и леность, но и известное свободолюбие. Когда мы давились от смеха на лекциях по марксизму-ленинизму, причиной тому был не только армянский акцент лектора, но и нелепость содержания, разбитого на невообразимые пункты. Впрочем, оппозиционность наша была вполне невинной. Главное, что нас отличало, – юмор и любовь к пиву. «Ракушка» на Юго-Западе, пивные бары в Столешниковом переулке и у Киевского вокзала. Ну и конечно, «жигули» на Калининском. Обстановка бани. Завеса не то дыма, не то пара. Непрерывный гул голосов. Звон толстостенных кружек. Черные глазки креветок, горой наваленных на тарелки. Старушка-уборщица в тапочках без задников за умеренную плату бегала на кухню и наливала в пивную бутылку водку.
Пиво с водкой или без было больше, чем пиво. Конечно, ходили мы и в кафе, и в простые бары. Помню «Синюю птицу», откуда посетителей выгоняли «на санитарный час», а потом заставляли платить за вход по новой. Там мы тоже бывали – в основном с девушками. Пили только-только появившиеся коктейли с компотным вкусом и ели эклеры. Но пиво было чем-то иным. Пиво было свободой.
Кстати, о девушках. Наша раскованность их привлекала. Смутно помню секретарш и иногородних студенток, мечтавших о московской прописке и по графику освобождавших комнату в общежитии на время свидания соседки. Далеко не со всеми из них доходило до «этого», но по тем временам мы были настоящими бабниками. Тут ты, Соня, права. Но, ей-богу, все было наивно и почти невинно! Вот картина: в грязноватой комнате какого-то знакомого с восторгом и дрожью слушаем принесенную кем-то кассету с «эротической музыкой». А сейчас эти стоны и всхлипы несутся со всех сторон. Эротизация мыла и стирального порошка. Если честно, «это» не приносило мне тогда особого кайфа. Вспомним отсутствие дезодорантов и приличного белья. Были идиотская гордость, выпендреж друг перед другом. И вот еще что: кто-то из нас был просто бабником и балбесом, а кто-то выделялся талантом и блеском. Я, к примеру, любил и знал литературу, писал легко и остроумно и мог за ночь подготовиться к экзамену и сдать его на ура.
Недавно Соня достала альбомы со старыми фотографиями и печально-значительно принялась их листать. На одной странице задержалась угрожающе долго, повздыхала и, не дождавшись моей реакции, раздраженно ушла на кухню. Альбом остался лежать на диване, предусмотрительно открытый на том же месте.
Черно-белый привет из первой половины восьмидесятых. Обеденный перерыв в стройотряде. Столовая на проспекте Вернадского. Сосиски с гречневой кашей и половинки помидоров. Граненые стаканы с компотом из сухофруктов. Мы тогда выполняли неопределенные функции или, попросту говоря, валяли дурака на строительстве общежития неподалеку. Каждый раз, когда я проезжаю мимо него, мне чудится, что здание стоит не совсем перпендикулярно земле, и я говорю попутчикам: «Это мы с женой его строили, поэтому оно получилось такое кривое». Соня на эту шутку никогда не улыбается. Теперь понятно почему.
На снимке – тройка ребят из моей пивной компании, стройный негр с другого факультета, случайно оказавшийся за нашим столом, я, Соня и Ира. Соня сидит спиной, и ее лицо не получилось бы вовсе, потому что она и не думает разворачиваться. Но смотрит влево, туда, где сижу я. Я с удовольствием позирую, обнимая за плечи Иру. Мы с Ирой смеемся. Соня смотрит на нас напряженно.
От беззаботного симпатяги
