У медуз нет ушей - Адель Розенфельд
На скамейке во дворе сидел мой сосед, и я опять увидела обезьянок, только теперь — в его всклокоченных волосах. Взгляд его глаз-парусников наткнулся на мель, остановившись на мне, я почувствовала, как этот ступор по инерции захватывает и меня. Тяжелый, как наковальня, взгляд, без единой искры. Из оцепенения меня вырвал Тома: я ощутила, что его пальцы соскользнули с моей руки, шея напряглась. Он зашагал вперед, чтобы как можно скорее выскочить из этой мрачной сцены.
Когда я его догнала, он сказал, что его охватило какое-то неприятное чувство. Неужели он увидел безумных обезьянок? Неужели увидел, как я впала в ступор?
Я очень боялась стать такой же, как мой сосед.
— Случилось что-нибудь? — спросил меня Тома.
Возможно, он все это увидел.
Я пообещала, что у меня на голове никогда не будет обезьянок.
Он не понял.
65
Коллеги воспринимали меня как призрачное видение. Мои очертания размывались в пространстве мэрии, мне же, в свою очередь, казалось, что нас разделяет стеклянная перегородка, мутная и грязная. Только редкие поцелуи на моей щеке напоминали о том мире, в котором я лавировала.
Произошедшее позже я и предположить не могла.
В один прекрасный день, придя на работу, я обнаружила, что рядом с моим компьютером сидит какая-то кудрявая особа. Пока я, сбитая с толку, стояла в дверном проеме, она подняла на меня взгляд, поприветствовала неловким взмахом руки и снова погрузилась в сортировку свидетельств о смерти по цветным папкам.
Усевшись за свой компьютер, я обнаружила на столе множество разноцветных фломастеров. Желтый, красный, синий, зеленый — они диссонировали с монохромным антуражем архивной комнаты. Сама девушка была натуральным дискошаром: у нее блестело все — от ушей до кроссовок со стразами. Рядом с ней я выглядела как бессловесная и глухая статуя.
Не придумав ничего лучше, я включила компьютер и принялась читать электронное письмо от сегодняшнего дня: меня информировали об изменении кадровой позиции, «произведенном в соответствии с моими потребностями». Произведенное в соответствии с моими потребностями, — как о моих потребностях могло знать руководство, когда я сама о них не знала? Нынешняя должность мне прекрасно подходила, ведь мертвецы были такими же глухими, как и я.
Позже утром за мной зайдет сотрудница отдела кадров и отведет в другой кабинет. В последний час я тупо наблюдала за своей преемницей, за ее кудряшками, которые раскачивались над розовыми, синими и зелеными папками, за ее блестящими авторучками и за сосредоточенным лицом. Мне подумалось, что перемещение мертвецов в загробный мир архивов воодушевляло ее так же, как миссия по освобождению дельфинов из дельфинариев.
В одиннадцать часов я вышла из длинного коридора, углубилась в лабиринт узких проходов и оказалась в малюсенькой клетушке. Сотрудница отдела кадров оставила меня, вручив документ. В нем излагалась суть моих новых обязанностей. Я отвечала за «лиц без гражданского статуса» — за всех, у кого по той или иной причине его не имелось, у кого никогда не было официально зарегистрированного имени, или они его утратили, превратившись в своего рода апатридов, только в плане идентификации личности.
Я вспомнила статью, которую прочла в «Анархическом обозрении нейронаук», о методике под названием «Захарий Брох» и странных сообществах людей, «оторванных от языка»:
«В 1913 году в Бухаресте родился Захарий Брох (родители неизвестны). Оказавшись брошенным и лишенным речевого окружения, он вырос без понятия о личной гигиене и немым. Ему удалось избежать депортации в 1940 году, а десять лет спустя его обнаружили на вернисаже художников-апатридов в Двадцатом округе Парижа на улице Буайе. На него обратила внимание Луиза Кан, исследовательница в области поведенческой биологии, переросшей впоследствии в нейронауку; она увидела в этом человеке наглядный пример „оторванных от языка“. Его именем Луиза Кан назвала новую методику развития речи у неговорящих. В программе „Захарий Брох“ были: заикание и дифония, мысленная концентрация, выстраивание ассоциаций между запахами и теплом, между языком и тактильным контактом. Цель этой методики — искоренить у пациента понятие о родном языке как таковом и помочь ему обрести речь. Таким образом Захарий Брох получил определенную известность, и его заставили натурализоваться во Франции. Он не принял свою биологическую судьбу и в 1961 году бросился в Сену. Помня об этом, „оторванные от языка“ не пытаются где-либо осесть, а продолжают бродить по свету, объединяясь в небольшие сообщества».
66
Поскольку работа, связанная с «лицами без гражданского статуса», не предполагала обработки большого объема данных, меня перевели на неполный трудовой день.
И что хуже всего, мне было наплевать. Я даже забыла рассказать об этом Матильде за обедом.
Когда я объявила эту новость Тома, он пришел в негодование, его лицо стало раздуваться, точно тент на ветру. Я не слушала, только наблюдала, как ярость видоизменяет его черты. А он пытался выудить из меня остатки гнева и чувства несправедливости.
Мое безразличие действовало ему на нервы, в завершение он выпалил: «Ты должна бороться!» Внезапно моя вялость сменилась внутренним напряжением. Шея стала прямой, как минарет, глаза снова начали считывать происходящее.
— Это незаконно, — повторил он.
На следующий день я отправила в отдел кадров письмо, в котором выразила свое несогласие с их решением. Однако в результате мне лишь предоставили переводчика жестового языка на время посещения столовой и общих собраний, проводимых дважды в год.
Анна сочла это классным и сказала, что так я бесплатно усвою жестовый язык, а потом и ее смогу обучить. Тома молчал, он злился, что я позволила так с собой поступить. Ему было больно оттого, что меня постепенно перемещали в категорию не просто инвалидов, а второсортных инвалидов.
67
Был ли у меня выбор? «Выбор есть всегда», — сказала бы Анна.
Но Анна была слышащей, хотя тоже переживала паршивый период. Во мне она видела идеальную спутницу для
