Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов

– Кто запретил? – вскинулся горячий Савик Окунутов. – Называй конкретно!

– Извольте. – Забурунный укоризненно показал на Нуду Лукича Фомберга. – Фомберг с «Колупаем»!

Столики задрожали от общего негодования, все обращались к редактору:

– Как?

– Почему?

Нуда Лукич с достоинством встал и обратился почему-то только к Гавриле Курлюку:

– Там, Гаврила Фомич, два больших портфеля машинописного текста! Кроме того, он гонорар требует. Брошюрку – пожалуйста, обращайтесь, берем недорого.

– Вот тут! – Павло возопил юношеским фальцетом. – Вот тут и умер Забурунный! Приказал долго жить, сгорел – пфу, пфу, пфу! Из пепла встал новый Забурунный, берегитесь, господа-забалуевцы! Моя новая книга о вас, персонально о каждом здесь пьющем и жрущем. И о вас тоже! – Павло гневно показал пальцем на Гаврилу Курлюка. – Книга выходит сразу в двух московских издательствах огромным тиражом и называется «На шампуре». Галерея ваших портретов, кушайте, господа!

За столиками возникла неловкая вопросительная пауза. Савик Окунутов робко прорезал тишину:

– Интересно, что ты написал, например, об Иване Ивановиче Казинаки?

– И о его Ванде поддакнул кто-то насмешливо.

– Извольте! – охотно согласился Забурунный. – Но вперед об Окунутове. У бабушки Окунутова было восемнадцать детей, и она жила со своей мамой, прабабушкой Окунутова. Прабабушка была повитухой и кормила всю многодетную семью Окунутовых. А еще они подрабатывали тем, что пускали квартировать румын-скирдоправов, которые каждый год приезжали скирдовать солому в колхозе имени Ворошилова…

– Как сейчас помню, – радостно подхватил академик Подмочилов, – одна румынка приносила мне мамалыгу прямо на пункт искусственного осеменения.

– Бабушка, – спокойно продолжал Забурунный, – то есть дочка прабабушки Савика Окунутова была с придурью и рожала по румыну в год, то есть ровно столько, сколько лет скирдовали солому румыны в колхозе имени Ворошилова. Перестали скирдовать, перестала рожать бабушка.

– При чем тут бабушка? Что ты врешь! – Савик вскочил и затопал ногами. – Какие румыны?! Я тебе морду набью!

– Савик! – строго остановил его Гаврила. – Мы договорились слушать друг друга. Все откровенно, как на исповеди. Подойдет твоя очередь, уточнишь про бабушку.

– Он врет! – горячился красный от возмущения Савик. – Он врет бессовестно!

– Я писатель! – гордо тряхнул волосьями Забурунный. – И я говорю о своем творчестве, как просили. Так вот, – продолжал он, злобно, но с опаской поглядывая на Савика, – прабабушка Окунутова была повитухой и принимала роды у многих горожан, так как в Забалуеве жил всего один акушер, и тот пьяница. По моим данным, прабабушка Окунутова воспринимала и завязывала пупки Ивану Ивановичу Казинаки, Бухтияру Колтун-Заде, Фомбергу, Кларисе Павловне, вам, Гаврила Фомич, депутату Стоиванову, правнучку Окунутову, всем здесь сидящим, кроме академика Подмочилова. У меня нет данных, кто воспринимал академика…

– У меня не было восприемника! – громко объявил Подмочилов, оглядывая всех ясными детскими глазами. – Матушка жала на барском поле и прямо выронила меня на солому, натурально по-крестьянски.

Забурунный, выждав оживленную паузу, продолжал:

– Мама Савика родилась поскребышем, то есть восемнадцатым ребенком. Вполне здоровой, нормальной девочкой, хотя мама ее, как я уже говорил, была с придурью. Девочка, видимо, пошла в отца, она была широкоскула и с крупными зубками.

Савик схватил бутылку за горлышко и рванулся к оратору. Фомберг и еще двое повисли у него на руках. Савик брыкался, кусался и кричал:

– Где ты видел новорожденных с крупными зубками! Сам придурок! Пустите, я все равно ему морду набью.

Успокоить Савика не было никакой возможности, ему дали водки и увезли домой. Гости немножко разволновались, и Гаврила предложил выпить. Всех почему-то очень затронули бабушка Окунутова и румыны, скирдовавшие солому в колхозе имени Ворошилова.

– А помните, – сказал кто-то, – Савика в школе дразнили румыном?

– Факты подлинные, – подтвердил Забурунный. – Зачем нервничать, обижаться? От художника просят правды, и все воротят рыло от правды. Я смирился, такова участь художника. На чем я остановился?

– Бабушка была с придурью… – подсказала румяная Клариса Павловна.

– Нет, друзья мои! – решительно возразил Гаврила. – Без Савика нельзя. Давай историю про Ивана Ивановича Казинаки.

– Нет… – тихо попросил Иван Иванович и нечаянно придавил Ванду под мышкой, отчего та злобно ощерилась и плюнула ему в лицо. – Разве я лучше других? Вот уважаемый Модест Кузьмич… Или мой друг Бухтияр…

– Иван Иванович! – Клариса Павловна выразительно скрестила руки на декольте. – Мы вас очень любим, не откажите Забурунному.

– Да я… я не против, пожалуйста. – Иван Иванович вздохнул и рассеянно выпустил Ванду. Обезьянка в два прыжка оказалась перед Клариссой и молча уставилась на нее.

– Только про бабушку. – Иван Иванович умоляюще посмотрел на Забурунного. – Про бабушку не надо.

– Как же? – возразил Павло. – Я сверял вашу родословную по церковным записям. Как же без бабушки? Иван Иванович смирился, поймал Ванду и пересел за отдельный столик.

Забурунный, тряхнув волосьями, начал рассказ:

– Родословная Ивана Ивановича Казинаки ведет начало от секунд-майора Савелия Забалуева. Достоверно известно, что однорукий и одноногий майор сожительствовал со многими женщинами, и от этого родилось немалое количество детей. Но проследить их дальнейшую судьбу не представляется возможным, так как дети росли у своих матерей и носили другие фамилии. Но известно, однако, что среди крепостных Забалуева была пленная турчанка Зухра, которую он выиграл в карты у одного помещика. Зухра родила от Забалуева пятерых детей, в том числе прапрапрадеда Гульфикара. Дальше в роду Казинаки встречаются фамилии Свистоплясовых, Аксаковых, Девлет-Гиреев, Барковых, Овсовых, Забурунных, Сусловых, Лудищевых, фон-Граббе, Пржевальских, Курлюков, Окунутовых…

Неожиданно подала голос Эвелина Жеребцова:

– Значит, бабушка Окунутова и румыны имеют отношение к Гавриле Фомичу? – спросила она и извинилась.

– Да, имеют, – подтвердил Забурунный. – По материнской линии.

Гаврила недовольно пошевелился и внимательно посмотрел на Эвелину.

Павло тряхнул волосьями и продолжал:

– Иван Иванович рос в семье бедного грека-сапожника. Отец с утра уходил в свою мастерскую и возвращался поздно в стельку пьяным. Мама Ивана Ивановича мыла полы в купеческой лавке также с утра до вечера и возвращалась поздно и вдрызг. Папа с мамой немножко дрались, ругались и мертвецки засыпали. Воспитывала Ваню бабушка Казинаки. Жили бедно, и был у них только один курятник. Три раза в день бабушка вместе с маленьким Ваней ходили в курятник собирать яйца на еду. Посадит бабушка внучка под насест, а сама вынимает яйца из гнезд. И в подол, и – в подол. Однажды набрала полный подол, одно яйцо скатилось и упало Ване на головку, прямо на родничок. А родничок у Вани был открытый, кости еще не сошлись, он прямо дышал под кожей – пух, пух,