Голуби над куполами - Татьяна Владимировна Окоменюк
На тот момент я считал, что в ее словах есть резон и полностью погрузился в пучину научных изысканий. К тридцати годам я уже был кандидатом наук, доцентом кафедры философии религии и религиоведения, стал неплохо зарабатывать. Купили мы машину, сделали в квартире евроремонт, поменяли мебель, съездили в круиз по Средиземному морю. Лена училась в аспирантуре, я корпел над докторской диссертацией. Очень уставал, страдал головными болями. Со временем у меня появились галлюцинации, сонливость, апатия. Я стал забывчивым. Меня начали раздражать яркие вспышки света, резкие запахи, странные монотонные звуки. Врачи диагностировали глиобластому. Это – рак головного мозга, с прогнозом на жизнь – максимум год. В тридцать пять лет я пережил серию тяжелейших операций, стал инвалидом. У меня удалили всю правую половину мозга. Как ни странно, я совершенно не утратил своих умственных способностей. Тем не менее, с преподавательской работы пришлось уйти. Бывшие коллеги и студенты от визитов ко мне воздерживались, как будто боялись заразиться. А, может, просто не знали, как себя вести с потенциальным покойником. Меня все списали. В том числе и супруга.
Лена, правда, сдалась не сразу. Вначале она за меня боролась. По врачам носилась, Интернет перелопачивала в поисках чудодейственных средств. Возила меня в дацан, к ламе-травнику. Записку с просьбой о моем исцелении носила к Софьиной башне, что в Новодевичьем монастыре. Кто не в курсе, это – наша местная Стена плача. Квартиру освящала. Экстрасенса ко мне приглашала…
Так вот, пока у нас были какие-то сбережения, жена держалась неплохо. А когда пришлось продать автомобиль и кое-что из обстановки, настроение резко изменилось. Ее стали раздражать коробки с лекарствами, упаковки одноразовых шприцов, многочисленные блистеры и пузырьки, лежащие на всех горизонтальных поверхностях комнаты. Жену угнетали мои ночные стоны, бесил заполонивший квартиру запах лазарета.
Как-то мне удалось на воскресенье отпроситься из больницы. Вернулся я домой сюрпризом, хотел Лену обрадовать. Открыл дверь своим ключом и услышал обрывок ее телефонного разговора с подругой. Супруга жаловалась, что завис я между мирами, как муха в глицерине – и жизни во мне нет, и смерть меня не берет, хоть доктора отпускали не больше полугода. Мол, ни на что я уже не годен: ни на секс, ни на научную деятельность, ни на домашнее хозяйство. Все ною, скулю, настроение ей порчу. И атмосфера в доме такая, что ей с работы возвращаться не хочется, а на сиделку денег уже нет. Опять же, квартира в центре. Как из нее уйдешь? Без доплаты двушку на полноценные однушки не разменять. Разве что на комнатки в коммуналке где-нибудь за МКАДом. Одним словом, от меня – один геморрой и денег ноль нарисованный. Остается лишь ждать моей смерти, а я все не отдаю концы.
Осознав, каким тяжким бременем являюсь для жены, я вернулся в больницу. Особой обиды у меня на нее не было. Я понимал, что Лена очень устала и что возиться с онкобольным для молодой цветущей женщины – тяжелое испытание. Всяк свой крест сам нести должен, не пытаясь его взвалить на ближнего. Скорее, я обижался на себя. За то, что так некстати заболел. Что превратился в обузу. Что не успел защитить докторскую и родить ребенка, а, стало быть, никакого следа после себя не оставил…
О своей трагедии Русич рассказывал сухо и отстраненно, как будто о ком-то совершенно чужом. В его глазах читались смирение и всепрощение. Время от времени отец Георгий всматривался в лица слушателей, опасаясь, что утомил их столь невеселой историей. Поскольку мужчины не выказывали признаков скуки и раздражения, он продолжил свою исповедь.
– Во всех онкологических отделениях есть комната-церковь. Что-то меня толкнуло туда сходить. Поставил я свечки всем святым, чьи лики там увидел. Произнес молитву богу, в существование которого никогда не верил, и что-то щелкнуло в моем мозгу, вернее, в том, что от него осталось. И как-то легче на душе стало, будто с нее упала бетонная плита. Вышел я в коридор и лоб в лоб столкнулся с пожилым мужчиной. Тот оказался известным психологом Федором Селиным. Мы перебросились парой ничего не значащих фраз и поняли, что интересны друг другу. Стал он меня регулярно проведывать. От него-то я и узнал, что причина любой онкопроблемы – нелюбовь к себе из-за невозможности реализовать желаемое по своему сценарию, а также загнанные внутрь обиды на собственных родителей. Обиды эти со временем накапливаются и усиливаются всякий раз, когда какое-нибудь событие напоминает о старой психологической травме. Приходит день, человек достигает своего эмоционального предела и начинается рак, являющийся физической блокировкой отрицательных эмоций.
Селин объяснил мне, что исцеление людей, переживших в детстве серьезную психологическую травму, состоит в переосмыслении ими своей жизненной ситуации, изменении отношения к себе и своим близким. И ведь он оказался прав! Я долго жил с комплексом покинутого. Не мог простить родителям своего сиротства, а позже – и бабушке ее ухода. Чувствовал себя несчастным, преданным самыми близкими людьми. Мне предстояло сделать самое трудное – простить не только родных, но и самого себя за недобрые мысли и неосознанное стремление отомстить.
Федор Степанович дал мне еще один совет – кардинально изменить обстановку и образ жизни. Рассказал, как один его знакомый с раком желудка уехал из Москвы в Казахстан и более года жил там в горной пещере с каким-то не то шаманом, не то целителем. Когда же он вернулся обратно, врачи ахнули – никаких признаков рака у их бывшего пациента уже не было.
Крепко засели эти слова в мою, наполовину безмозглую, голову. Стал я перебирать в уме географические точки, способные заставить меня изменить образ жизни. Но они были слишком далеки, экзотичны и требовали огромных финансовых вложений.
Я уже совсем пал духом, как вдруг разговорился с нашей палатной нянечкой бабой Клавой. Пожалела она меня. Уж очень я на сына ее покойного был похож. От нее-то я и узнал о святой обители в Боровске. «Поезжай, – говорит, – в монастырь, к иноку Власию. Он – чудотворец. С Божьей помощью сам себя от рака исцелил. К нему
