Роман Шебалин - Дневник ангела
Ангел ел "Фили" и ходил по станции.
"Они все думают, что я кого-то жду, а я никого не жду. Если кто подойдет и спросит, я так и отвечу: я никого не жду. Я дождался всего. Я ем мороженое, а мне это нельзя. Я ем мороженое, потому что у меня хорошее настроение. А почему у меня хорошее настроение? Потому что скоро мы играем в "Форпосте" на новогоднем вечере. Но ведь я не люблю Новый год. Ну и что? Зато сыграем концерт. Оттянусь, поваляю дурака..."
Самовнушение не помогало. На душе по-прежнему было грязно и погано. Должного эффекта не оказывало и мороженое.
"Может, наесться до воспаления легких? А концерт? Нет-нет, я-то привык заболевать под Новый год, но ни зрители, ни коллеги по ансамблю ни в чем не виноваты. Значить, болеть пока нельзя. Заболею после."
Заболеть ему было легко - пpостужался, что называется, от ветеpка. Было ли это настоящим самовнушением, он уже не понимал. Впpочем, на учете в тубеpкулезном диспансеpе ещё состоял, о чем очень любил с печальной улыбкой pассказывать малознакомым людям.
...Он смотрел на высокие величественные серые потолки станции "Кропоткинская" и думал: "гениально, какая легкость и четкость линий! Надежность и в тоже время - ощущение полной бесконечности. Не то что рядом!"
Ангел внутренне содрогнулся - рядом, наверху, стояла Чернильница федерального значения, дебильнейший из храмов - храм им.Христа-Спасителя.
Храм этот внушал ангелу такие же чувства, какие, вероятно испытывал Монгров по отношению к, скажем, Леди Шарлотинке. Нельзя сказать, что ангел презирал православие, нет, - он вполне спокойно относился ко всем религиям, он готов был понять, для каких именно политических целей власти воздвигли почти в центре Москвы этот полубутафорский кошмар, он все понимал, но... Но если бы он получил возможность взорвать сие творение - взорвал бы, без всяких зазрений совести.
"Еще бы, вот живет партийная старушка где-то рядом, атеистка, видит как на её кровные пенсионные наворачивают эдакую помпезность, при чем тут религия? Ей кушать хочется, а у неё отобрали деньги, и теперь за её счет подымают духовность тех, кому плевать на вскормившую их страну. Добре-добре, найдутся лихие люди - взорвут эту гадость. Рядом - гниет "Ленинка", рушится Дом Пашкова, Арбат в парфюмерный салон превратили, нет, они строят! и, главное, - что? Церковь! Мало в Москве крестов понаставлено! Логики ни на грош. На Василия Блаженного денег у них не нашлось, а тут нате вам... Ну ничего, строители, думаю, простенькой сковородкой в аду не обойдутся, поджарят так, что дай боже!.. Пойду-ка на воздух. А то - все какие-то гадости в голову лезут..."
Ангел вышел из метро и зашагал вниз по Пречистенке. Снег уже не падал, а летел, снежные вьюны играли, путаясь под ногами, забиваясь под длинные полы черного пальто. Ангел снял шапку, - снег, теплый декабрьский снег, удивительно прояснял мысли. Думалось охотно и свободно. О дальнейшей, само собой - печальной, участи храма Христа, о предстоящих экзаменах и концертах, о недавно перечитанном Метерлинке, о ветре, о снеге...
...Это нелегко - в суете за счастьем
Я каждый час ловлю себя на том,
Что собираюсь слишком далеко
И каждый миг на том,
Что слишком тщательно высчитываю шансы
Я не плебей, я не плейбой,
Мне по судьбе бы быть с тобой... babe...
Это нелегко, не хватает духу,
Всегда есть кто-то, кто играет нашим страхом
Всегда есть кто-то, кто вскрывает наши
ненаписанные письма
Ты спи с ним, ты спи с ним,
И пусть вам будет пухом
Весь этот прах, весь этот прах...
Ooh, babe!
Я уже не тот, чтоб идти наперекор
Небо! Разве у меня нет права на покой?
Мама! Разве у меня нет права
Умереть красивым стариком?
Я плачу, я плачу.
Наверно, все могло бы быть иначе, babe...
Ю.Наумов "Baby Blues".
...Сны, стpанные путаные сны, всегда крались за ним. Поджидали его в темных подворотнях, стерегли в мрачных подъездах.
Родившись раз, - они уже не оставляли его никогда. Они знали его, они пришли в этот мир с ним, ещё ребенком, но когда он умрет, они - покинут его, они - отныне и навсегда... на этой земле.
Ангел уже почти бежал к Зубовской площади. Маршрут прогулки теперь был ему ясен: Новодевичий.
На Большой Пироговке он резко свернул вправо.
Вошел зачем-то в дом. Хлопнула за ним дверь. В темноте, в глубине лестницы, там, наверху, спорили какие-то женщины... Заплакал ребенок. Зазвякали ключи, лязгнул замок. И вдруг все смолкло.
"...А ведь я слышу воздух подъезда. Здесь живут счастливые люди, что я знаю о них? Они едят котлеты, пьют молоко и смотрят телевизор. Ждут, верят, любят. Что станется с ними после моей смерти? Неужели и этот сырой сумрак, и эта лестница, и эта тишина - все исчезнет, пропадет, канет? Неужели никто из них так и не узнает обо мне ничего? Все рассыпется. Жаль."
Через второй, черный, выход - вышел во двор. Во дворе, на лавочке у детской площадки, двое в спецовках выпивали. Снег уже не летел, не кружился - плавно и тяжело падал. На детскую площадку, на деревья, на людей, на железный остов игрушечного корабля, на океан, на землю, на мир...
Ангел повернулся и пошел обратно в дом.
Минул подъезд. Вновь та же улица.
"Вот бы если вдруг - оказалась другая улица, даже в другом городе. Прошел сквозь дом, а там - другой мир... Или он и вправду уже другой?.."
В том дурацком дворике, балансируя на ржавой конструкции игрушечного корабля он впервые признался ей в любви.
Проехала машина. Зажглись окна на пятом этаже. Где-то завыла сирена.
Ангел торопился, он знал: нельзя опоздать - обманут.
Вниз, к пруду, к реке. Скорее.
"Она обнимает... облако..."
Быстро прошел мимо уток.
"А теперь... переходим к горизонтальному полету..."
Как давно! Как все это было давно!
"Grand control... to major Tom..."
Вдалеке, в темноте - по мосту прогрохотал поезд.
Ангел рассмеялся; пошел на шум поезда.
Путь освещали фонари. Смотрел под ноги и улыбался.
"Где-то здесь pосли клены."
Какие смешные чуть занесенные снегом тpещинки в асфальте!
Внезапно стало тяжело дышать, ангел pезко выпpямился и pванул узел шаpфа. С ужасом заметил, как с бешеной скоpостью полетел вверх лежащий там, внизу, скрюченный, мертвый кленовый лист.
Удаpа об асфальт уже не почувствовал.
"Эй, что тут... - Вам помочь?.. - А что случилось? - Да вот... - Вам помочь?.."
Рассудок вернулся мгновенно. Встать, извиниться или полежать еще? Асфальт пахнул какой-то дрянью.
"Собаки, что ли?.. Может быть, мне окреститься? Сходить в церковь, принять христианство? Какой резон? Вот они там посмеются, когда узнают, что я - ангел. А я тут разлегся!"
"Пьяный? - Кому-то плохо? - Наркоман это, я вам говорю! наркоман! их вчера во "Времечко" показывали, точно такой! - Что-что? - Может, скорую вызвать?.. А что случилось?"
Опять хотелось смеяться.
"Они ведь и вправду вызовут. А заодно и милицию. Милиция, милиция... Меня могут там избить, но не убить же... Подставить себя, как будто я банк ограбил. Или на самом деле ограбить? Нет! я ведь могу сказать, что убил тело! Нет-нет, так не правильно, не честно, ещё попаду под 103-ию статью, "умышленные убийство", или даже - с отягчающими, 102-ая, пункты "г" и "е", это если бы я изнасиловал тело, хотя, если все-таки по 104-ой, там до пяти лет, вот бред! Кажется, это - по старому Кодексу... Или нанял киллера. Нет, зачем же! Не телу, - себе! Ну конечно!"
Во внезапно нахлынувшей на него, изнутри, смутной радостной теплоте он чуть не захлебнулся. Как просто! Боже мой, как просто!
"...Постойте, я врач... Что тут?.."
- Вы можете говорить?
- Да, у меня от снега закружилась голова...
- И все?
- И все.
- А травку-то небось...
- Я никогда не употреблял никаких наркотиков. Просто закружилась голова.
- Идти сможете?
- Да, конечно. Спасибо.
Ангел наймет для себя киллера. И он ангела, разумеется, убьет. "Интересно, сколько это стоит?"
Я нашел, Вероника.
Музыкант, математик.
Есть лишь ритм, - соединяются знаки; искусство - бесконечные соединения знаков; мне неинтересны эмоции, потому что они не обладают твердостью форм; а я должен жить, извлекая звуки из знаков.
А тела теперь нет.
И, значит, свободен. А убийца ушел, улыбнулся только на прощанье и ушел.
И все; и никого больше нет.
*
Когда огонь догорает, говорят,
глядя на последние искры: вот уходят
школьники, после последней же искры
восклицают: а вот ушел и учитель.
Датская присказка.
/январь 1998г./
666 + 666 + 666
1998.
Начался снова новый год.
Просто замечательно. Какие легкие чистые числа, и сколько - в них. Гораздо больше, чем в каждом из людей.
"Время, мое время, совершив надлежащий круг, весной, уведет меня с собою, этот год - должен быть последним. Десять лет - срок. Вполне достаточно для настоящей жизни. Вполне."
Но он опять и опять вспоминал день убийства, возвращаясь к нему мысленно снова и снова, он смаковал, как смакуют древнее вино, свои - те ощущения: как он хотел тело, уже мертвое, поцеловать или даже... Вспомнив однажды такое в метро, он рассмеялся зло, громко - ему стало страшно. На станции выбежал из вагона, остановился посреди платформы.
