Под красной крышей - Юлия Александровна Лавряшина
– Я ведь видел ее тысячу раз. Мы раскланивались и только. И после возвращения тоже. А там я просто угодил в какой-то солнечный дурман…
«И родилась девочка с солнечными волосами», – за него закончила Лида. Но спросила не о ней:
– Значит, она актриса? Из ваших?
– Ну да, – отозвался Егор с удивлением. – Разве я не сказал?
– Нет. Я могу узнать ее имя?
– А ты не знаешь?
– Ты ведь не сказал. Мы только что это выяснили.
Он потер виски:
– Да, действительно. Но ведь Ксюшка уже все о ней знает, как я понял.
– Но мы с ней об этом не разговаривали.
– А, может, стоило?
Морщась от неловкости, Егор заглянул ей в глаза и снова отвел взгляд. Лида кивнула:
– Конечно, надо было поговорить. Но я… не смогла.
Он опять прижал ее руку:
– Прости, прости, прости… Еще, знаешь…
– Что еще? – Ей захотелось вырвать руку, потому что взгляд Егора опять начал ускользать.
– Я зачем-то позвонил ей сегодня утром. Сказал, что знаю о девочке и хочу ее увидеть.
Не выдержав этого, Лида оттолкнула его:
– Так ты все-таки…
– Нет! – Он поймал ее руку. – Ты не то подумала! Я всего лишь хотел убедиться, что это не мой ребенок, понимаешь? И самому успокоиться, и вам сказать.
– Как можно на взгляд определить, твой это ребенок или нет?
Егор уверенно кивнул:
– Можно. Я почувствовал бы.
– Что же тебя остановило? Или ты все же увидел ее?
– Нет. Она наотрез отказалась показать мне девочку.
У Лиды радостно дрогнуло сердце: значит, та женщина вовсе не охотится за ее мужем?
– Так как же ее зовут? – спохватилась она.
Несколько секунд он молчал, будто решал, что изменится, если жена узнает еще и имя, потом отрывисто произнес:
– Ульяна Соколовская.
– Ульяна! – ахнула Лида и простонала, зажав рот несомкнутыми пальцами: – Ну конечно…
– Почему же – конечно? – нервно спросил Егор.
– Я ведь знала, что она родила. Мне… нашептал кто-то… И потом она…
«…такая красавица», – договорила Лида про себя. Она могла бы поклясться, что не произносила этого вслух, но Егор почему-то сказал, перебирая ее пальцы:
– Это ты у меня красавица. Моя вечно юная белокурая царевна.
* * *
Он спросил:
– Мы можем просто поговорить?
– Говори, – приглушенно (дочка спала в соседней комнате) ответила Ульяна, но сжала трубку так, что пластмасса чуть слышно хрустнула.
Помолчав, Егор уточнил:
– А при встрече?
Голос прозвучал вкрадчиво, ей сразу вспомнилось: так Быстров говорил в роли доктора Астрова. И двигался с кошачьей мягкостью. Игривый у него получился доктор… Но кто знает, каким он виделся Чехову?
Отметая эти пришедшиеся не к месту воспоминания, Ульяна холодно произнесла:
– Знаешь, мне за глаза хватило одной встречи! С твоей дочерью.
Представила так ясно, что опять вспыхнули щеки, как в те минуты, когда гналась за Ксюшей.
– О-о! Я так и понял, что она была у тебя. Это было… Как это было?
– Жутко! Она ломилась ко мне в квартиру непонятно зачем и крыла меня матом. Ну, почти матом… А ты думал, как это было?
– Я думал… То есть я думаю, что ты вполне можешь за себя постоять.
– К счастью!
Он поспешно согласился:
– Да, конечно, я это и имел в виду. Ты способна и постоять за себя, и выстоять, и прочее, прочее… Ты – идеал современной женщины.
– Ты произнес это осуждающим тоном или у меня телефон барахлит?
Его смешок прозвучал достаточно отчетливо:
– Помехи на линии! Так мы можем встретиться?
– Для чего? Ты можешь объяснить, зачем тебе вдруг приспичило меня увидеть? Или ты все же не на меня решил посмотреть?
На этот раз он отозвался глуховато:
– Ее мне тоже хотелось бы увидеть.
Сдержав желание ответить грубостью, чего ей очень хотелось, Ульяна произнесла с той игривостью, которая никогда не получалась у нее естественно:
– Как говаривал небезызвестный Лев Евгеньевич: «Савва, тебе-то это зачем? Ты сам уже определил для себя?»
– Не совсем.
Она снова стиснула трубку:
– Так, может, ты сперва разберешься со своими желаниями, а потом уже будешь прорываться к нам?
– Признайся, ведьмочка, что просто не хочешь меня видеть.
– Это доставит тебе удовольствие? Да, я не хочу тебя видеть, – на этот раз произнесла она резко, обидевшись за «ведьмочку» и не приняв его ответного игривого тона. Но следом добавила: – Я не пытаюсь тебя обидеть, Егор. Я всего лишь объясняю тебе положение вещей: в моей жизни есть только один человек, которого я по-настоящему хочу видеть. Каждую секунду. И это не ты. Извини.
Он неожиданно сказал:
– Говорят, ты кормишь ее грудью…
– Да. А почему это…
– Из тебя получилась хорошая мать. Большая редкость в нашем мире.
– Ты имеешь в виду мир в глобальном смысле или наши артистические джунгли?
Трубка донесла его приглушенный смех:
– Их, их, родимые!
– Считай, что я здесь – волчица. Они никогда не бросают своих детенышей.
– Я не бросал ее. Я вообще о ней не знал. Почему, кстати?
Беззвучно усмехнувшись, Ульяна ответила с деланой высокопарностью:
– Потому что наши орбиты пересеклись лишь однажды. В ближайшее тысячелетие такого больше не произойдет.
– Ты уверена?
– Ты тоже уверен, – сказала она. – Только почему-то стесняешься признаться в этом. А ведь это не порок вовсе – любить свою жену. Я всегда знала это о тебе и ни на что не рассчитывала. А теперь мне уже ничего и не надо. Ни от тебя, ни от кого другого. У меня все есть для счастья, понимаешь?
Ей показалось, будто Егор кивнул через расстояние, и подумала, что разговор окончен, но он спросил:
– А не тяжело воспитывать ребенка одной?
– Это просто одной – тяжело. А сейчас мне хорошо как никогда, веришь ты в это или нет.
– Верю. Только не надорвешься, по съемочным площадкам мотаясь?
– Каждый зарабатывает как умеет.
– И то верно.
Разговор завис. Ульяна, не отрываясь, смотрела на витражи в двери, за которой спала Пуська. Разноцветные кусочки стекла сливались в веселую и праздничную картинку будущей жизни ее девочки. Длинной-длинной жизни, в которой всегда будет ярко-синее небо, желтое солнце, красные розы…
– Не ожидал от тебя, – снова заговорил Егор, и в голосе его действительно засквозило удивление. – Того, что ты можешь проявить такую преданность. Пусть не мужчине, ребенку, но все же…
Ульяна очнулась:
– Твоя дочь уже назвала меня шлюхой.
– Нет,
