Под красной крышей - Юлия Александровна Лавряшина
– Ты намекаешь, что она в состоянии позаботиться о своем ребенке, а я – нет?
– А что с Ксюшкой? – попытался увильнуть он. – Ты не преувеличиваешь опасность? Она бунтует, и это понятно, если учесть, что я ей устроил…
Помолчав, Лида произнесла будничным тоном:
– Она положила телефон в холодильник.
– Телефон? Зачем?
– Я тоже спросила.
Паузы в разговоре становились все дольше, но Лида не была актрисой, она не умела держать их так, чтобы это не вызывало раздражения.
– Ну? И что она ответила?
– Она сказала: «Я отобью ему охоту ей звонить!» Ты снова звонил ей?
Сняв пальто, Егор прошел в комнату, так и не ответив, чувствуя, что не может сейчас даже думать о том, как лучше объяснить Лиде, зачем он это сделал, и можно ли вообще это объяснить. Мысли растекались в голове подвижной ртутью, он замечал их, но не мог удержать. И, сдавшись, просто признался:
– Звонил. Я предложил ей помощь. Любую. Но она отказалась.
Лида с каким-то остервенением потерла щеку, будто он ударил ее.
– Ясно. Она хочет всего, а не частями.
– Ошибаешься! Она вообще ничего от меня не хочет. Она счастлива.
– Счастлива?
– А ты не допускаешь, что можно быть счастливой только потому, что у тебя появился ребенок?
Это вышло язвительно, он не хотел этого. Лида была хорошей матерью, ее даже при желании не в чем было упрекнуть. И только Егор догадывался о том, что его она всегда любила более истово, чем дочь.
Присев на вращающийся стульчик возле пианино, на котором Егор давно уже не играл – времени не хватало, Лида посмотрела на него так затравленно, что ему стало жаль ее и стыдно того, как из собственной вины он ухитряется выжимать капли яда, которым потчует и жену, и себя.
– Извини, – сказал Егор, отвернувшись.
Покрытые золотистой краской театральные маски, развешанные на пупырчатой от обоев стене, одновременно ухмыльнулись и заплакали ему в лицо.
«Трагикомедия, – подумал он. – Вот жанр, больше других приближенный к нашей жизни. Мне так хочется заплакать, что даже смешно».
– Самое ужасное, что я очень хорошо понимаю тебя, – раздался шепот жены, и Егор заставил себя обернуться.
– Почему же это ужасно?
– Я чувствую, что тебе с этим не справиться. Тебе так хочется увидеть свою маленькую дочь, что рано или поздно ты уйдешь к ним.
– Для того чтобы увидеть кого-то, не обязательно переселяться к нему. И потом, я ведь уже видел ее. На тех фотографиях.
– Да-да. – Она тяжело поднялась, едва не опрокинув стульчик. – Только это ведь не совсем то, правда?
Проследив, как Лида, незнакомо подтаскивая ноги, направляется в сторону кухни, он спросил вслед свистящим шепотом:
– Тебе не кажется, что нам не об этом сейчас нужно беспокоиться?
Она спросила, не повернув головы:
– А о чем?
Ему самому не поверилось: «Она совсем не помнит о дочери?! Нет, это – минутное… Связанное со мной сейчас кажется ей более страшным, чем то, что Ксюшка положила телефон в холодильник. Может, это всего лишь дурачество, эпатаж? Хоть бы… Господи, хоть бы!»
– Что ты так страшно смотришь?
Оказалось, что жена наблюдает за ним уже пару минут, но Егор смотрел на нее и не замечал, как она повернулась, как попыталась поймать его взгляд… Страшный? С чего бы? Егор не чувствовал в себе злобы. Он думал о дочери. И то, что он думал, вызывало страх только в нем же самом.
* * *
С каждым днем, даже часом, нарастало невыносимое: он перестает меня любить. Почему? Что произошло, кроме внезапного обретения Егором еще одной дочери? Лида угадывала, что главное совсем не в этом. А в чем, понять не могла, и это подавляло ее до того – голова уже не поднималась. Она так и бродила по дому, уткнувшись взглядом в пол.
Вдобавок давило то, что творилось с Ксюшей, уже с утра начинавшей орать: «Ты еще не выгнала его? Как ты можешь пускать его? Теперь, когда все знаешь! Как ты можешь?»
Лида пыталась объяснить, что как раз иначе она не может, ведь ее жизнь и сейчас, и всегда держалась только на этой любви, служившей и счастьем, и оправданием. Разве дочь сама не способствовала тому, чтобы в их доме царил культ отца? И это было справедливо. Именно Егор в их семье являлся личностью, достойной поклонения. Талантливой красивой личностью, к тому же не зараженной той «звездностью», которую невозможно выдержать долго. И Лиде было в радость служить ему. Во всем.
Но девочка не слушала, затыкала уши и принималась визжать: «Замолчи! Не хочу я знать об этих гадостях!»
Почему – гадостях? Что она имела в виду?
Но с этой бедой Лида справилась бы, собралась бы с духом и отвела дочь в диспансер, где Ксюша все еще стояла на учете, если бы Егор поддержал ее, хотя бы улыбнулся, проснувшись, как делал всегда. Но готовность к улыбке гасла в нем день ото дня, уже и уголки губ словно онемели… Лида старалась не выдавать обиды, но было так трудно жить с этим сжавшимся в комок сердцем, что не позволяло ей быть прежней. Той белокурой царевной, которую он действительно любил.
Она произносила под душем вслух: «Я теряю его». Чтобы услышать и ужаснуться. Может, это позволит встряхнуться, начать действовать. Но – как? Она не чувствовала за собой никакой вины и все же признавала: это ей не удалось удержать Егора, подавив в себе нечто, его оттолкнувшее. Но что это, что?!
В тот вечер Лида попыталась поговорить с мужем начистоту, уже произнесла какие-то слова, но его взгляд остановил ее. Такой непроницаемый взгляд… Незнакомый. И все же выдавила:
– На что ты злишься? Разве это я изменила тебе?
– Зачем ты втянула в это Ксюшку? – спросил он сердито. – Разве это ноша по ней? Почему ты не пожалела свою дочь? Она ведь совсем ребенок!
– Но ведь она случайно нашла эти фотографии! – воскликнула Лида, начисто забыв, что девочка еще днем заперлась в своей комнате. Почему-то ей казалось, что они остались вдвоем. Все как-то перепуталось…
Дернув шеей, Егор прошипел:
– Тише ты! Ты говорила, что это вышло случайно, но ведь ты оставила этот чертов конверт! Получается, что по твоей милости я могу потерять и эту дочь.
– И эту? – повторила она обескураженно. – А ту разве ты по моей милости потерял?
Он еще не ответил, а Лиде уже стало ясно, что именно в этом муж и обвиняет ее: не заставила признать маленькую Полину, поступить, как должно было мужчине в
