Mittelreich - Йозеф Бирбихлер
Новость о героической смерти барона дошла до фройляйн спустя четыре недели после начала войны и определила всю ее дальнейшую жизнь. Необычная махинация, затеянная ротмистршей фон Цвиттау и бароном, удалась, поэтому фройляйн, возможно, до конца жизни или по меньшей мере до события накануне отъезда из дома приемных родителей, где прошли ее беззаботное детство и взрослая жизнь в роли вечной невесты (тоскующей, но обеспеченной), так и не осознала, что обладает необычными первичными половыми признаками.
Фройляйн ничем не занималась, никогда не пыталась представить, какой могла бы стать ее жизнь, как строить будущее или изменить настоящее. Она не смотрела вперед, только назад, думая о том дне, когда посетила парад в честь кайзера в сопровождении барона фон Клейста и ощутила прикосновение его руки в месте, о котором раньше не задумывалась. Прикосновение барона отозвалось в ней как начало новой жизни, как слияние настоящего и будущего в вечное счастье. Спустя короткое время барона отняли у нее, но это новое чувство не исчезло, к нему лишь примешались печаль и отрешенность, которые не ослабили, а во много раз болезненно усилили ощущение счастья.
Взятые обязательства по управлению родительским поместьем на время вырвали фройляйн из обращенного в прошлое бытия. Но взгляды солдат на ее обнаженное тело вернули фройляйн в прежнее состояние тоски, и было ясно: это состояние закончится, когда перестанет существовать то, что дало ему начало. Память.
☨
Аристократка фройляйн фон Цвиттау, теперь просто фройляйн Цвиттау, стояла между Гертой и Голубкой в дверях танцевального зала на втором этаже усадьбы на озере и наблюдала за карнавальным весельем. Если бы кто-нибудь присмотрелся, то заметил бы, что три дамы, несмотря на явные внешние различия, чем-то похожи. Но к ним уже никто не присматривался.
Двадцать седьмого февраля 1954 года в усадьбе на озере устроили бал пожарных. В десять часов вечера жюри приступило к выбору лучшего костюма. В прежние времена такого не было, но с тех пор как на праздниках вроде бала пожарных к местным жителям присоединились беженцы и прочие люди, которых занесла сюда война, к старым обычаям добавились новые. Одним из таких нововведений стала награда за лучший костюм. Перед подиумом, где разместился духовой оркестр Зенкендорфа из десяти человек, поставили стол и скамью из трактира, на которой расселись члены третейского суда: художник Брустманн, парикмахер и лавочник Шнапп, дочь скончавшегося художника и скульптора Лассберга и хозяин. Двое судей выступали в этой роли добровольно, для Панкраца это был долг хозяина дома, и только художника Брустманна почти силой заставили войти в жюри. Для человека, склонного к спокойной жизни, сидеть у всех на виду было кошмаром. Он вообще не собирался участвовать в веселье и зашел, как обычно, поужинать в трактире на первом этаже, а потом на минутку поднялся на второй. Он хотел лишь краем глаза посмотреть на царящее в зале веселье и убедиться, что тишина маленькой мастерской и общество мольберта приносят ему намного больше радости, чем изнуряющие скачки на балу. Однако его заметила шумная и яркая Фриска, дочь Лассберга, у которого Брустманн учился еще в начале века, будучи студентом академии искусств, и прилюдно, совсем не по-дамски, словно какая-то коровница, вцепилась в него, обняла за шею и усадила на скамью. Он сидел и не решался уйти, это привлекло бы внимание. Брустманн погрузился в мысли, вид у него был совсем не карнавальный, и именно поэтому казалось, что у него хороший костюм.
Участники бала выстроились в три ряда у стен в танцзале, одном из двух больших залов в усадьбе. Вынесли гладильный стол, запасные кровати и ночные столики, обычно заполняющие его круглый год, и получилось что-то вроде арены. Маски по очереди выходили в центр, всякий раз приветствуемые тушем зенкендорфцев, и демонстрировали себя со всех сторон публике и судьям. Последние держали в руках бумажки, которые хозяин вырвал из блокнота официантки и положил на стол вместе с огрызками карандашей. На бумажках члены жюри писали имя каждой маски, которое определял хозяин, оценивающе рассмотрев костюм. Имена были такие: Принцесса, Охотник, Шейх, Красная Шапочка, Негритянский Вождь, Браконьер, Арабка, Мститель, Еврей, Сыродел, Бродячий Торговец, Прекрасная Дама, Дикая Кошка, Пират, Гитлер и так далее. На бумажке ставилось количество плюсов за костюм. Маска, у которой больше всего плюсов, становилась победителем – или победительницей – бала и получала столько колбасы, пирогов и жаркого, сколько сможет съесть. Это распространялось и на напитки. Чтобы хозяину не пришлось одному нести расходы на приз, каждый претендент должен был заплатить марку за право участвовать в конкурсе. Весь фонд лежал на серебряной тарелке перед судьями.
Ввести это правило предложил парикмахер Шнапп, который после войны приехал из Пушты и вскоре зарекомендовал себя ловким дельцом, организовав футбольные турниры на Негритянском лугу; на лугу за деревней располагался лагерь американских оккупационных войск, а Негритянским его называли потому, что среди восьми солдат был негр, а негров здесь не видели. Владельцы вилл играли против крестьян, женщины против мужчин, солдаты против местных, а Шнайдер обходил зрителей с лотком и продавал все, что можно найти на черном рынке. Он-то и объяснил Панкрацу, что из всей этой кутерьмы, как выразился Шнапп, можно выжать марку-другую, если потребовать от претендентов взнос за участие. Так оно и вышло. «Если победит женщина, – сказал Шнапп, – то прилетит больше, ей ни за что не впихнуть в себя столько жрачки и выпивки». А если мужчина, хозяину, несмотря на взнос, может, еще и доплатить придется: «Эти, из Кирхгруба, быка сожрать могут, они вас по миру пустят». Стремление постоянно контролировать происходящее приносило Шнаппу как друзей, так и врагов, чьи и без того красные лица порой багровели, стоило ему появиться. А Шнапп то и дело где-нибудь появлялся: в трактирах, на собраниях он всегда сидел или стоял среди людей, навязывался с разговорами, все хотел знать, предлагал то одно, то другое, разведывал возможности арендовать участок, отремонтировать или достроить заброшенное здание. Враги Шнаппа жили в основном в Кирхгрубе. Там его недолюбливали за акцент, но больше всего за
