Mittelreich - Йозеф Бирбихлер
Внезапно она очнулась и пришла в ужас. Она услышала, как входная дверь сотрясается под ударами чего-то тяжелого. Снизу доносились непонятные крики. Кто-то прошел мимо ее комнаты вниз по лестнице. «Это, должно быть, Олег», – подумала фройляйн. Старший батрак. Когда приемная мать умерла, она попросила его спать в господском доме, не хотела оставаться одна. «Он что, хочет открыть дверь?»
Фройляйн перебежала от окна к двери и приоткрыла ее.
– Олег, Олег, – позвала она приглушенным голосом, – ты куда?
– Придется открыть, милостивая госпожа.
– Ни в коем случае! – зашептала фройляйн. – Не открывай! Я запрещаю!
– Тогда они вышибут дверь. Это русские.
В ту же минуту засов на тяжелых дубовых дверях вылетел из паза. Большая дверная створка распахнулась и с грохотом ударилась о стену. Солдаты ввалились внутрь. Их было человек десять, они осматривались. Олег спустился и заговорил с ними на незнакомом языке. Солдаты несколько раз толкнули его. Фройляйн видела все это в щелку приоткрытой двери. Олег поднялся по лестнице на несколько ступеней и сказал:
– Они хотят побеседовать с вами, милостивая госпожа. Я не смог их удержать.
Теперь солдаты увидели, где прячется фройляйн. Один поднялся, минуя Олега, в гостиную и обратился к фройляйн, которая этажом выше по-прежнему смотрела в приоткрытую дверь:
– Ты тепло, хорошо тепло. Мы тоже хотеть тепло. Там очень холодно. Немножко выпить, ты есть выпить? Водка. Мерзнуть. Хотеть водка. И танцевать с тобой. Пойдем!
Эти слова повергли фройляйн в ужас. Не зная, что делать, она заперла дверь. Не прошло и пяти секунд, как раздался стук, и русский сказал:
– Не запирать! Нет! Ломать дверь!
Фройляйн схватила одеяло с кровати и прикрылась им. Она стояла рядом с кроватью у стены, когда дверь распахнулась и вошел солдат. Он улыбался во весь рот.
– Фрейляйн, фрейляйн, – заклокотал он, – красивая фрейляйн, танцевать.
Он хлопнул в ладоши и, пританцовывая, стал приближаться. Закружился. Пустился вприсядку. «От такого не убежишь», – могла бы подумать фройляйн. Но она ни о чем не думала. У нее не осталось сил.
Солдат приближался, нагло глядя снизу вверх. Скоро он окажется совсем рядом. Он уже почти касался ее, и фройляйн, будучи не в силах отвести взгляд, смотрела ему в глаза.
Позднее она будет вспоминать это как самый ужасный момент из всего, что случилось.
Взгляд фройляйн застыл. Она не могла отвести его и невольно продолжала смотреть в глаза солдату. В глазницах появилась судорожная боль. Они стояли напротив друг друга. Не двигаясь. Солдат тоже смотрел на фройляйн, но иначе, чем она на него. Его глаза смеялись, взгляд становился все веселее. Он нежно коснулся ее левого плеча, другой рукой аккуратно забрал одеяло, за которое фройляйн все еще судорожно цеплялась. Он совсем не походил на дьявола.
Русский в стране все равно что дьявол в раю.
В Пруссии так говорили уже несколько поколений. Фройляйн тоже знала это выражение. Если бы не запах спиртного, подумала она, это прикосновение можно было бы принять за ласку. И в следующее мгновение, когда, наконец, у нее получилось отвернуться от русского и ей показалось, что она чувствует приятное дыхание барона фон Клейста, она поняла, что ее дыхание остановилось. Это было выше сил фройляйн, она начала хватать ртом воздух…
…Примерно в это же время на две тысячи километров западнее хватала ртом воздух Тереза в усадьбе Лота. Но Тереза, как известно, вырвалась и убежала…
Фройляйн оцепенела, страх словно парализовал ее. Это спасло от удушья. Ее тело обмякло, судорога прошла. Дыхательные пути постепенно открылись, дыхание медленно наладилось. Но фройляйн одеревенела, как палка. Русский схватил ее, бережно поднял костлявыми руками и осторожно понес вниз по лестницам. Остальным солдатам фройляйн в белой ночной рубашке с оборками и лентами казалась подарком, который так и манит открыть его.
На последней ступеньке ласковый русский остановился и бросил одеревеневшую фройляйн солдату, который стоял ближе всех. Тот ловко поймал ее и перебросил соседу. Тот тем же образом передал фройляйн следующему, и так продолжалось, пока очередь не дошла до седьмого солдата, который положил фройляйн на стол и начал распаковывать подарок. Остальные стояли вокруг и смотрели. Кто-то отпускал шутки. Кто-то смеялся. Другие солдаты молча глазели, как седьмой со знанием дела медленно задирает льняную ночную рубашку штыком, который его товарищ снял с винтовки и как свой вклад в наслаждение подарком положил на еще прикрытый лобок жертвы.
Олег тоже стоял и смотрел неподвижным взглядом. Ему было не по себе. Стыдно. Он знал фройляйн. Но он делал вид, что смотрит так же, как остальные, поскольку не хотел привлекать к себе внимание. Он казался себе единственным слепым среди циклопов, остальные пялились словно одним глазом: фройляйн женщина, но уже стара, интерес к ней не такой уж сильный, вполовину слабее, чем был бы к девушке. Это только начало работы под названием «покорение и захват добычи». Раньше работа заключалась в «гибели в бою, смерти от голода и сражении». Они сражались и выжили, теперь хотят свою долю. Они еще надеются на жирный кусок добычи, скудные времена длились долго. Слишком долго. Для начала нужно брать то, что есть, не перебирать, когда нет выбора. Пусть даже иногда и вполсилы. Чтобы раззадориться, нужно время, а штык послужит пружиной.
Глаза фройляйн открыты. Она смотрит на большую, тяжелую люстру, висящую прямо над ней на потолке холла. «Что это за слово такое, „люстра“, – размышляет она, – кто его придумал? И почему я сейчас думаю о словах? Никогда еще я так внимательно не смотрела на эту люстру. Какая она большая и тяжелая, как блестит! Раньше я этого не замечала. Уже много лет в доме не было праздников. Чтобы ориентироваться в комнате, когда темно, хватало четырех слабых светильников в каждом углу, а читала я при переделанной лампе, которую Олег по моей просьбе ставил на стол у голландской печи. Люстра надо мной двигается, она раскачивается, еле заметно и тяжело. Наверное, ее недавно качнули. Если она сейчас сорвется с потолка и рухнет, для меня это будет избавлением». В голову фройляйн снова лезут мысли о значении слов, на этот раз – об «избавлять» и «избавление». Она чувствует себя избавленной. Но от чего? «Не могу вспомнить. Не помню». Она знает, что ворвавшийся в комнату человек схватил ее за плечо. «Неслыханная наглость». Потом фройляйн надолго погрузилась в мысли о бароне, это продолжалось дольше, чем обычно. Но она не помнит, как очутилась на столе в холле. «Видимо, я была без сознания».
Фройляйн
