Mittelreich - Йозеф Бирбихлер
Однако Шнапп был стреляным воробьем, каких прежде в деревне не водилось. Он обладал коммерческой жилкой, свойственной беспокойным и обделенным, в его голове прочно поселилось желание получать прибыль, он жил инстинктами и был готов осваивать неосвоенные резервы, будь то земельные участки или люди. Шнапп понял, что на озере наступают новые времена, уловил потенциал пробуждения после разрушительных последствий войны, в нем дремал подстрекатель, он так и фонтанировал идеями. Он разжигал у побежденных послевоенную энергию, бередил комплексы, возникшие после поражения в завоевательной войне, пока глухое чувство собственной никчемности не переросло в упрямство, которое и положило начало экономическому чуду здесь и в других регионах.
Вот Шнаппа и осенило, как предотвратить неизбежные финансовые потери, которые последовали бы, победи в маскараде мужчина. Шнапп не мог по-другому. Это было в его природе. Стоило ему почувствовать выгоду, как он хватался за нее, даже если ему это не сулило прибыли. Прибыль он видел в долгосрочной перспективе. Договорившись с хозяином, Шнапп распорядился, чтобы каждый мужчина, участвующий в конкурсе, прежде чем предстать перед всеми на арене, выпивал до дна двойную порцию домашнего шнапса, который Панкрац приготовил сразу после войны (то есть девять лет назад, когда официально шнапс еще невозможно было купить) и который – первая попытка, ставшая и последней, – получился отвратительным. Перебродив и превратившись из алкогольного напитка в эффективное противоядие, пойло в результате контролируемого применения должно было быстро свести на нет потребность победителя-мужчины беспрепятственно наслаждаться бесплатной выпивкой.
Хозяин усадьбы на озере многому научился у Шнаппа. В последние годы стали замечать, что Панкрац ставит больше плюсов женским костюмам, что тоже явилось результатом учебного процесса; на прошлом карнавале во время награждения победителя – женщины – в задних зрительских рядах даже послышались выкрики «обман» и «надувательство». Тогда так и не удалось установить, кто подстрекал к мятежу, но подозрения пали на Штайндлмайера. Он несколько недель шил себе костюм скелета, который назвал «Смерть», к костюму прилагалась коса, и не стал победителем, при этом хозяин так превозносил костюм Озерной девы, что наверняка сыграли роль личные, если даже не интимные, пристрастия, но, может быть, и расходы на обещанный первый приз.
Как бы то ни было, многое указывало на то, что в этот раз победит костюм Гитлера. Все прекрасно видели, что искусно накрашенный человек в коричневом костюме – не мужчина, а женщина, да еще и с мощным бюстом.
– Ну вылитый Гитлер, с такими-то колоколами на башне, – прошептал кларнетист Франц барабанщику Хуберу, – с таким мы бы войну не проиграли! Русские на танках ездили бы вокруг него хороводом со стволами, застрявшими в руле.
– И в газовые камеры отправили бы меньше евреев, – не остался в долгу Хубер, – со стояками их бы туда просто не запихнули.
Темные времена длились еще долго. В рамках истории человечества прошли они только наполовину. Но, очевидно, времени хватило, чтобы стремление к здоровой шутке снова пустило ростки в душах умудренных опытом мужиков. Пусть все эти францы и хуберы говорили шепотом, но они заговорили.
Несколько лет они вынуждены были молчать. Только когда хозяин трактира зашторивал окна, а посторонние расходились, когда под воздействием пива и шнапса и без того слабые котелки совсем переставали варить, а нестерпимое желание оправдаться за былое становилось еще нестерпимее, тогда временами прорывалось упрямое неповиновение, готовое дать отпор угрызениям совести, которые, по словам оккупантов, должны были мучить каждого, но которые не мог и не хотел по-настоящему испытывать тот, кто остался стойким и непоколебимым.
Когда за столом собирались надежные люди, легко было сражаться в проигранной войне и побеждать задним числом. И те, о ком фюрер и его приверженцы забыли, когда уже невозможно было осуществить задуманное, – они тоже обсуждались тайком в такие вечера. Все это занимало и трезвые умы. Демократическая кожа, которую в одночасье натянули на людей, может быть, и срослась с телом, но под ней, как и издавна, бурлила горячая кровь.
Хозяин как раз собирался подсчитать плюсы, поставленные участникам конкурса, когда порыв ветра вырвал бумагу у него из рук, листки других членов жюри тоже закружились в воздухе и упали к ногам зрителей. В большой столовой с окнами на озеро, которая летом превращалась в двухместный номер с двумя дополнительными кроватями для детей, горластый Штайф со словами «О боже, как здесь воняет, ни один цыган не выдержит! Ну кто опять это сделал?» широко распахнул окно, и ветер ворвался в зал, как огненный смерч во время бомбежки Мюнхена, если судить по рассказам тех, кто при этом присутствовал. Ветер сорвал скатерти со столов, за ними полетели полунаполненные и полупустые винные бокалы, потому что они легче, чем пивные кружки; тарелки со все еще дефицитным мясом и клецками опрокинулись; участники маскарада, во всяком случае те, кто использовал для перевоплощения платки, лишились костюмов. С подиума слетел большой барабан, и с музыкантов сорвало национальные шляпы с опушкой, которые без опушки становились совершенно не национальными, впрочем, с опушкой они тоже таковыми не были. И тогда терпение хозяина лопнуло. Он заорал, чего за ним не водилось, так как он был человеком спокойным и обычно говорил едва слышно. Но сейчас он заорал из танцевального зала, где только
