Песчаная роза - Анна Берсенева
– Тогда сообщите, пожалуйста, профессору Алексееву, что договор вами расторгнут, – постаравшись, чтобы ее голос звучал ровно, сказала Соня.
Инга наконец оторвалась от экрана. В ее фиалковых, причудливого разреза глазах изобразилось искреннее удивление.
– Я? – переспросила она. – Это не мой уровень. Сообщите сами.
Соня хотела уже возмутиться, что это не она расторгла договор, что… Но тут же поняла, что сообщать об этом Алексееву действительно придется ей, и дело не в распределении компетенций. Это она позвонила ему полгода назад, она встречалась с ним в кофейне возле родительского дома в Подсосенском переулке, когда он приехал из Швейцарии, с ней, а не с Ингой он за гранатовым кофе обсуждал подробности будущей работы, она слышала в каждом его слове то соединение дотошности и воодушевления, которое присуще только одаренным и знающим людям… И зачем все это предавать, разрушать, и как можно не выронить даже, а просто отбросить такую драгоценность?!
Зашелестели клавиши под Ингиными пальцами. Соня вышла из кабинета.
Ее комната находилась на противоположной стороне галереи второго этажа, и по дороге туда ей удалось успокоиться, точнее, успокоить дыхание. Поэтому, когда зазвонил ее телефон, она уже могла ответить ровным тоном.
– Софья Андреевна, здравствуйте. Извините, что приходится вас беспокоить…
Голос, вернее, тон собеседника невозможно было не узнать. Казалось, что он испытывает неловкость от самого своего существования и готов за него извиняться.
– Никакого беспокойства, Степан Валерианович, – ответила она. – Что-то случилось?
Понятно, что без какой-то особенной необходимости художник Степан Валерианович Лазарев не позвонил бы. Полгода назад Соня собиралась превратить его нежнейшие и необычнейшие акварели в обложки книг современных поэтов. Поэтическая серия должна была выходить экспериментальным тиражом, по книге в месяц, и Соня была довольна, что нашла именно Лазарева. Он так обрадовался ее предложению, что готов был отдать права на акварели даром, а уж те скромные деньги, которые она могла предложить с учетом тиража, и вовсе привели его в восторг. Потом пришла Инга, и поэтическая серия была отменена.
– В общем, наверное, ничего страшного не произошло, – тем же извиняющимся тоном ответил Лазарев. – Дело в гонораре за передачу прав на серию моих акварелей. «Небо на дне колодца», помните?
– Конечно, – сказала Соня. – Но мы ведь не успели сделать оформление для книг, поэтому гонорар вам не может быть выплачен. К сожалению.
– Гонорар и не выплачен, – поспешно уточнил он. – Но договор на передачу прав каким-то образом попал в какой-то реестр. Я не очень понял, в какой именно. Но с точки зрения пенсионного фонда он все равно что оплачен. Из-за этого снялась надбавка к моей пенсии, потому что я уже не могу считаться неработающим пенсионером. А пенсия у меня такая, что… Без надбавки ее практически не существует, понимаете? Если бы я действительно получил гонорар, то было бы справедливо, что надбавку сняли. Наверное, справедливо…
– Степан Валерианович, но как такое может быть? – воскликнула Соня. – Это просто недоразумение какое-то! Деньги ведь вам не отправлялись.
– Они там в пенсионном фонде понимают! – Лазарев проговорил это так горячо, словно в его обязанности входило защищать пенсионный фонд. – И готовы исправить недоразумение.
– Готовы, но – что?
– Но надо, чтобы издательство отправило им уведомление, что деньги не выплачивались. Я не знаю, что нужно написать, они там сказали, что в издательстве знают.
– И что?
Соня уже догадывалась, какой услышит ответ.
– Я позвонил в вашу бухгалтерию, они меня адресовали в договорной отдел, там сказали, что подготовят необходимый документ и отправят. Но, к сожалению, не отправили. То есть, наверное, хотят отправить, они мне по телефону так говорят. Но что-то там не подписано, и они не могут.
– То есть вы не получаете надбавку к пенсии уже… Сколько времеии?
Соня почувствовала, как все у нее внутри холодеет.
– Как раз полгода. А для меня это… Это для меня, к сожалению, критично, понимаете?
– Понимаю. – Соня сглотнула комок, вставший в горле. – Почему вы не позвонили мне сразу?
– Я хотел. Но в договорном отделе сказали, что подписывать этот документ вы теперь не имеете права.
Жалость и унизительный стыд клещами сжали ей виски.
– Я сегодня же с этим разберусь, Степан Валерианович, – сказала Соня. – И сразу вам позвоню.
Стремительно идя по галерее обратно к кабинету Инги, она сжимала айфон в руке так, будто собиралась с порога швырнуть его в яблоневую физиономию.
Когда Соня распахнула дверь, Инга разговаривала по телефону.
– Конечно, скучаю, зая, ну что ты… – как раз произносила она.
«Какая-то чудовищная пародия! Как будто не наяву», – мелькнуло у Сони в голове.
Но это происходило наяву, и с этим следовало смириться. Или не следовало? Эта мысль вдруг вынырнула из водоворота возмущенных мыслей и впилась в мозг как раскаленная игла.
– Инга, почему вы не подписываете уведомление о том, что гонорар Лазареву не выплачивался? – стоя в открытых дверях, спросила она.
На Ингином лице мелькнуло недоумение, потом недовольство, потом возмущение.
– Вы что, вообще не имеете представления о субординации? – ледяным тоном произнесла она. – Подчиненные не врываются в кабинет руководителя без стука! И вообще не приходят без приглашения или согласования.
– Прежде чем учить меня субординации, вы должны научиться выполнять свои обязанности руководителя. – Соня поняла, что говорит таким тоном, будто копирует Ингу, но это было ей уже все равно. – Сотрудники увольняются один за другим, потому что не хотят работать с вами. Естественно, началась путаница с документами. Из-за этого старый беспомощный человек остался без средств к существованию. Так исправьте же вы хоть это! Почему вы не подпсываете уведомление для пенсионного фонда?
От того, что она вслух сказала о беспомощности Лазарева, ярость ее стала уже просто неуправляемой. Ужас состоял в том, что у старого художника прогрессировала слепота, работать он больше не мог, организовать продажу своих прежних акварелей не умел, а сын, который этим занимался, умер год назад.
– Я не подписываю официальных документов, пока не разберусь в ситуации досконально, – отчеканила Инга.
– За полгода можно было разобраться сто раз! И не доводить человека до нищеты!
– Так. – Инга сжала зубы, слова теперь процеживались сквозь них по одному. – Я. Сама. Разберусь. В своих. Делах. Если вам хочется работать в благотворительной организации, то я вас здесь не задерживаю.
Соня, как ни была взбешена, поняла бесполезность дальнейшего разговора. Впервые в жизни она выходила из помещения, хлопнув дверью не фигурально, а по-настоящему, так, что штукатурка посыпалась у косяка.
В кабинет Шаховского она вошла, уже почти успокоившись. И, так как
