Аполлон Григорьев - Одиссея последнего романтика
4. «То летняя ночь, июньская ночь то была…»
То летняя ночь, июньская ночь то была,Когда они оба под старыми липами вместе бродили,—Казенная спутница страсти, по небу плылаЛуна неизбежная… Тихо листы говорили —Всё было как следует, так, как ведется всегда,Они только оба о вздоре болтали тогда.
Две тени большие, две тени по старой стенеЗа ними бежали и тесно друг с другом сливались.И эти две тени большие — молчали оне,Но, видно, затем, что давно уж друг другу сказались;И чуть ли две тени большие в таинственный мигНе счастливей были, умней чуть ли не были их.
Был вечер тяжелый и душный… и вьюга в окноСтучала печально… в гостиной свеча нагорела —Всё было так скучно, всё было так кстати темно —Лицо ее ярким румянцем болезни алело;Он был, как всегда, и насмешлив, и холодно зол,Зевая, взял шляпу, зевая, с обычным поклоном ушел.
И только… Он ей не сказал на разлуку прости.Комедией глупой не стал добиваться признанья,И память неконченной драмы унес он в груди…Он право хотел сохранить на хулу и роптанье —И долго, и глупо он тешился праздной хулой,Пока над ним тешился лучше и проще другой.
5. «Есть старая песня, печальная песня одна…»
Есть старая песня, печальная песня одна,И под сводом небесным давно раздается она.
И глупая старая песня — она надоела давно,В той песне печальной поется всегда про одно.
Про то, как любили друг друга — человек и жена,Про то, как покорно ему предавалась она.
Как часто дышала она тяжело-горячо,Головою склонялся тихо к нему на плечо.
И как божий мир им широк представлялся вдвоем,И как трудно им было расставаться потом.
Как ему говорили: «Пускай тебя любит она—Вы не пара друг другу», а ей: «Ты чужая жена!»
И как умирал он вдали, изнурен, одинок,А она изнывала, как сорванный с корня цветок.
Ту глупую песню я знаю давно наизусть,Но — услышу ее — на душе безысходная грусть.
Та песня — всё к тем же несется она небесам,Под которыми весело-любо свистать соловьям,
Под которыми слышен страстный шепот листовИ к которым восходят испаренья цветов.
И доколе та песня под сводом звучит голубым,Благородной душе не склониться во прахе пред ним.
Но, высоко поднявши чело, на вражду, на борьбу,Видно, звать ей надменно всегда лиходейку-судьбу.
6. «Старинные, мучительные сны!..»
Старинные, мучительные сны!Как стук сверчка иль визг пилы железной,Как дребезжанье порванной струны,Как плач и вой о мертвом бесполезный,Мне тягостны мучительные сны.
Зачем они так дерзко неотвязны,Как ночи финские с их гнойной белизной,—Зачем они терзают грудь тоской?Зачем безумны, мутны и бессвязны,Лишь прожитым одним они полны —Те старые, болезненные сны?
И от души чего теперь им надо?Им — совести бичам и выходцам из ада,Со дна души подъявшимся змеям?Иль больше нечего сосать им жадно там?Иль жив доселе коршун Прометея,Не разрешен с Зевесом старый спор,И человек, рассеять дым не смея,Привык лишь проклинать свой страшный приговор?
Или за миром призрачных явленийНам тщетно суждено, бесплодно жизнь губя,Искать себя, искать тебя,О разрушения зиждительного гений?Пора, пора тебе, о демон мировой,Разбить последние оплотыИ кончить весь расчет с дряхлеющей землей…
Уже совершены подземные работы,Основы сущего подкопаны давно…Давно создание творцом осуждено,Чего ж ты ждешь еще?... . . . . . . . . . . . . .
Июль 1846
К * * *
«Ты веришь в правду, и в закон…» {161}
«Ты веришь в правду и в закон,Скажи мне не шутя?»«Дитя мое, любовь — закон,И правда — то, что я влюбленВ тебя, мое дитя».
«Но в благородные мечтыТы веришь или нет?»«Мой друг, ты лучше, чем мечты,—Что благородней красоты?В тебе самой ответ!»
«Хотя в добро бы иль хотя бВ свободу верил ты?»«К чему, дитя мое? Тогда бЯ не был счастлив, не был рабЛюбви и красоты».
«Хотя бы в вечную любовьТы верить, милый, мог?»«Дитя мое! волна — любовь,Волна с волной сойдется ль вновь —То знает только бог!»
«Ну, если так — то верь хоть в страсть,Предайся ей вполне!»«Тебе ль не знать, что верю в страсть?Но я, храня рассудка власть,Блаженствую вдвойне!»
Август 1846
Артистке{162}
Когда, как женщина, тихаИ величава, как царица,Ты предстоишь рабам греха,Искусства девственного жрица,
Как изваянье холодна,Как изваянье, ты прекрасна,Твое чело — спокойно-ясно;Богов служеныо ты верна.
Тогда тебе ненужны даниВперед заказанных цветов,И выше ты рукоплесканийТолпы упившихся рабов.
Когда ж и их-восторг казенныйРасшевелит на грубый взрывТвой шепот, страстью вдохновленный,Твой лихорадочный порыв,
Мне тяжело, мне слишком гадко,Что эта страсти простота,Что эта сердца лихорадкаИ псами храма понята.
Октябрь 1846
«С тайною тоскою…»{163}
С тайною тоскою,Смертною тоской,Я перед тобою,Светлый ангел мой.
Пусть сияет счастьеМне в очах твоих,Полных сладострастья,Томно-голубых.
Пусть душой тону яВ этой влаге глаз,Всё же я тоскуюЗа обоих нас.
Пусть журчит струеюДетский лепет твой,В грудь мою тоскоюЛьется он одной.
Не тоской стремленья,Не святой слезой,Не слезой моленья —Грешного хулой.
Тщетно на распятьеОбращен мой взор —На устах проклятье,На душе укор.
1846(?)
Тополю{164}
Серебряный тополь, мы ровни с тобой,Но ты беззаботно-кудрявой главойПоднялся высоко; раскинул широкую теньИ весело шелестом листьев приветствуешь день,
Ровесник мой тополь, мы молоды оба равноИ поровну сил нам, быть может, с тобою дано —Но всякое утро поит тебя божья роса,Ночные приветно глядят на тебя небеса.
Кудрявый мой тополь, с тобой нам равно тяжелоСклонить и погнуть перед силою ветра чело…Но свеж и здоров ты, и строен и прям,Молись же, товарищ, ночным небесам!
6 июля 1847
Автору «Лидии» и «Маркизы Луиджи»{165}
Кто б ни был ты, иль кто б ты ни была,Привет тебе, мечтатель вдохновенный,Хотя привет безвестный и смиренныйНе обовьет венцом тебе чела.Вперед, вперед без страха и сомнений;Темна стезя, но твой вожатый — гений!
Ты не пошел избитою тропой.Не послужил ты прихоти печальнойТолпы пустой и мелочной,Новейшей школы натуральной,До пресыщенья не ласкалГолядкина любезный идеал.{166}
Но прожил ты, иль прожила ты много,И много бездн душа твоя прошла,И смутная живет в тебе тревога;Величие добра и обаянье злаРавно изведаны душой твоей широкой.И образ Лидии, мятежной и высокой,Не из себя ль самой она взяла?
Есть души предызбранные судьбою:В добре и зле пределов нет для них;Отмечен помысл каждый ихКакой-то силой роковою.И им покоя нет, пока не изольютОни иль в образы, иль в звукиСвои таинственные муки.Но их немногие поймут.Толпе неясны их желанья,Тоска их — слишком тяжела,И слишком смутны ожиданья.
Пусть так! Кто б ни был ты, иль кто б ты ни была,Вперед, вперед, хоть по пути сомнений,Кто б ни был твой вожатый, дух ли зла,Или любви и мира гений!
Декабрь 1848
