Оглянуться назад - Хуан Габриэль Васкес
– Не каждому, – сказал Серхио. – Так какие перемены грядут?
Это выяснилось через несколько недель, когда Фаусто с улыбкой объявил, что после долгих усилий добился обещанной стипендии. Серхио и Марианелла завершат образование в Китае, как они и просили, сказал он. Серхио подумал, что неблагодарно с его стороны будет напоминать: они ничего не просили, все это от начала и до конца придумал отец. Но Фаусто поворачивал дело так, будто это подарок детям. Союз китайско-латиноамериканской дружбы выделил им стипендию, которую можно смело назвать уникальной. «Везучие вы! – говорил Фаусто. – Хотел бы я такую!» Стипендия включала учебу в школе Чунвэнь, еженедельные визиты специального наставника, приставленного следить, чтобы все шло хорошо, содержание в размере ста юаней в месяц на продукты и мелкие расходы, а также отдельный номер для каждого в отеле «Дружба». Но не успели Серхио с Марианеллой обрадоваться, как Фаусто сказал:
– Номера эти мы принять не можем. Здесь много всего хорошего, но и отрицательных влияний хватает. Жизнь – она не такая. Нельзя идти по ней и просто подписывать бумажку всякий раз, когда тебе чего-то хочется, как будто денег не существует. Так что я горы свернул, пустил в ход все свои связи и добился, чтобы вас взяли в гораздо лучшее место. Правда, там намного лучше.
Через пару дней они отправились посмотреть отель «Мир». Это было внушительное семнадцатиэтажное здание на улице Ванфуцзин, в самом центре, совсем недалеко от площади Тяньаньмэнь. Компартия построила его после победы Революции, к Международному мирному конгрессу в 1950 году. Но, видимо, администрация чем-то провинилась, потому что партия в результате закрыла отель. С тех пор он стоял пустой – но именно в нем предстояло поселиться Серхио и Марианелле после возвращения родителей в Колумбию. Серхио не знал, с кого отец списал старые долги, за какие ниточки потянул, но факт оставался фактом: именно такую жилплощадь предоставили китайские власти его детям на время его отсутствия. «До переезда еще далеко, – сказал Фаусто. – Мы с мамой улетаем в конце мая. Но нужно много всего подготовить. Мы хотели, чтобы вы узнали как можно раньше».
– Я не понял, – сказал Серхио, – кроме нас, здесь никто жить не будет?
– Никто, – подтвердил Фаусто. – Вы будете единственные постояльцы. Целый отель для вас двоих.
Марианелла никак не могла поверить:
– Но кто-то же при нас будет?
– Никого не будет. Ну, кроме работников отеля. Вы уже не дети, вы молодые люди. Если что-то понадобится, если появится неразрешимая проблема, можете обратиться к наставнику. Да и мы с мамой будем держать руку на пульсе.
И он напомнил им, как нужно писать письма в Колумбию. Они пользовались этой схемой с первого дня: по легенде, они жили в Европе (паспорта не позволяли им находиться там, где они на самом деле находились), и Фаусто заручился расположением одного итальянца, гитариста по имени Джорджо Цукетти, который как раз возвращался на родину. Джорджо согласился получать на свой адрес в Риме письма Кабрера из Пекина, запечатывать их в новые конверты и пересылать в Колумбию. Так они и продолжат делать, сказал Фаусто: теперь это вдвойне важно, потому что он вступил в компартию и его сообщениям уж точно нельзя попадать не в те руки.
– Пишите Джорджо и выбирайте слова осторожнее. Все будет хорошо.
– А вы что собираетесь делать? – спросил Серхио.
Лус Элена отошла на несколько шагов и посмотрела вглубь сада так, словно уже знала ответ и ей было больно от того, что вот-вот собирался произнести ее муж. Серхио показалось, что она плачет, только не хочет, чтобы они заметили.
– Мы вольемся в народные ряды, – торжественно объявил Фаусто. – Мы станем вершить революцию!
Он сделал паузу и добавил:
– Живи так, чтобы…
Но умолк, не договорив.
Бассейн в отеле «Дружба» начал работать в тот год рано, и Марианелла, как обычно, одной из первых явилась открыть сезон. Ей было четырнадцать, ее бунтарский дух успокаивался только физической активностью, и бассейн с семиметровой вышкой стал ее любимым местом. Когда пришли Круки, она как раз находилась в воде – правда, не плавала, а кувыркалась в углу дорожки. Появления Круков тоже следовало ожидать, поскольку отец семейства, Дэвид, был превосходным пловцом. Фаусто, так просто похвал не раздававший, утверждал, что тот мог бы переплыть реку Харама, привязав одну руку за спину. Жена Дэвида, улыбчивая канадка, родившаяся в Китае, не уступала ему, и вдвоем они привили любовь к плаванию своим трем сыновьям. Поэтому они часто бывали в отеле «Дружба»: несмотря на китайское гражданство матери и всех детей, западная внешность позволяла им пользоваться местными удобствами, лучшими в городе. В ту субботу они подошли к бассейну, словно утиная семья: первым Дэвид, за ним Изабель, а потом дети, по росту: Карл, Майкл и Пол. Они всегда так делали: появлялись, отмахивали свои сто бассейнов и исчезали, явно стараясь не слишком смешиваться с обитателями этого буржуазного оазиса для иностранцев, где все покупалось и продавалось, – они были родом из другого, более достойного, более чистого мира. Про Дэвида ходили разные легенды, но даже Фаусто не удалось подтвердить хоть одну за эпизодическими разговорами. Точно было известно только, что Дэвид участвовал в Гражданской войне в Испании, и это поднимало его престиж на недосягаемую высоту. Но сам он о своей жизни не распространялся, а Кабрера не решались спросить.
Так или иначе, теплым весенним вечером Круки пришли поплавать. Марианелла заметила их, как замечала каждые выходные в прошлом году, пока бассейн работал, но на сей раз уловила какую-то перемену, что-то новое. И явно не связанное с Круками-старшими. Что же такого произошло? Карл, которому вот-вот должно было исполниться восемнадцать, превратился в неприлично красивого юношу – а может, он и раньше блистал красотой, только Марианелла этого не замечала. Теперь же, когда он поднялся на вышку, подпрыгнул, совершил несколько виртуозных переворотов и вошел в воду, в груди у нее внезапно защемило. Позже, когда он прилег отдохнуть на бортике, она попробовала с ним заговорить, но у нее осталось впечатление, что он ее практически не заметил. Вечер закончился раньше намеченного.
Шли дни, и Марианелла поняла, что никак не может перестать думать о Карле. Он был на три года старше и на две головы выше, да к тому же четко дал понять, что она ему не интересна, но все это ее не остановило. Марианелла видела, как он за выходные проглатывает целую книгу, бегая глазами по страницам так, словно не читает, а смотрит фотографии в альбоме, и по-английски болтает с ровесниками в отеле, пока те, посрамленные его эрудицией, не сбегают играть в пинг-понг. Незадолго до встречи в бассейне Фаусто пытался заставить дочь прочесть «Манифест коммунистической партии» в аргентинском переводе, потому что у него в голове не укладывалось, как его дети могут жить, не разобравшись в Марксе и Энгельсе; Марианелла взялась за манифест с обычным упорством, но ее испанский словно остался в Боготе. А точнее (и хуже), в Боготе, где ей было одиннадцать лет. В свете новых обстоятельств она решила, что манифест может оказаться ей полезен, снова подступилась к нему и снова потерпела неудачу. И тогда ее осенило: ее родной язык не испанский, а китайский. Так что она целую неделю читала по вечерам Мао, скрывая ото всех сам факт чтения и тем более его причину, и в следующую субботу уверенно подошла к Карлу, отдыхавшему после ста бассейнов, со словами:
– Не мог бы ты объяснить мне кое-какие моменты?
Так они начали проводить время вместе. Пока Дэвид бороздил кролем воды бассейна, Карл рассказывал Марианелле, в чем разница между революцией руками крестьянства и революцией руками пролетариата, между идеологической теорией и революционной практикой, между линией масс и большевистской моделью народного участия в партии. Мало-помалу он начал понимать, что эта четырнадцатилетняя колумбийка, младшая сестренка не слишком ему симпатичного парня, – на самом деле природная стихия, живущая в нескончаемом противостоянии с миром: с отцом, который ревностно оберегал ее, будто свою собственность,
