Желчный Ангел - Катя Качур
– Ну нос-то мы поправим, я уже договорилась с пластическим хирургом. – Мира гладила кошку, растянутую поперек дивана. – А вот с мозгами твоими что делать?
– А какие твои соображения?
– Может, тебе поехать в санаторий для алкашей? Прокапают, поставят на ноги. Куда-нибудь за Урал. На птичек будешь смотреть, на блошек. Глядишь, и напишется что-нибудь.
– «Здравствуйте. Я – Сережа Греков, и я алкоголик. Пьянею с двух рюмок водки», – продекламировал Сергей Петрович. – Не, стыдно как-то. Люди литрами жрут, а я… Кстати, где чашка с водой, тут стояла? Синенькая такая.
– Воду выпила, чашку вымыла, а что? – удивилась Мира.
– Твою мать! Там были мои линзы! – завопил Греков. – Ты сожрала мои глаза!
– Эка невидаль! – пыхнула Тхор. – А зачем ты положил их в чашку? Линзы хранятся в контейнере со спецраствором, на всякий случай.
– Ты думаешь, легко прицелиться в крошечный контейнер, когда ты в дверь не в состоянии попасть? Скажи спасибо, что в чашку. В прошлый раз я опустил их в аквариум.
– В прошлый раз ты оставил их на ручке двери в моей машине. Там они и засохли, – напомнила Мира.
– Ну вот, видишь, какой я изобретательный! Сразу понятно: творческая личность.
– Да, уровень изобретательности – бог. У меня в кабинете до сих пор лежат два левых ботинка, в которых ты ввалился после очередной пьянки.
– Серьезно? А я думаю, почему у меня вывих на правой ноге… – Греков отложил зеркало, подтянул стопу на колено, снял носок и подвигал пальцами. – Я до сих пор хромаю! Смотри!
– Пошел ты… Мне страшно, Серый, – серьезно сказала Тхор. – Мы можем притворяться и шутить над твоими пьяными выходками. Но ты катишься в пропасть.
– Я знаю, Мира, я знаю. Я только не понимаю, что делать…
* * *
Каждый раз, видя искреннее раскаяние Грекова, Мира надеялась, что залихватских подвигов больше не повторится. Но не проходило и дня, как ее Сергу-ня совершал новый маневр, переплевывая былые заслуги.
Как назло, возле его дома уже обосновалась пара шпионов-журналистов, готовых немедленно вписать в историю причуды запойного писателя. И Сергей Петрович их не подвел. Буквально через несколько дней после операции по выравниванию носа он кинулся на спасение черной ободранной Мани – бездомной кошки, которую недолюбливала Квакила. Маня, завидев его во дворе, часто кидалась в ноги и молила о еде. Автор чесал ее между плешивых ушей и выдавливал на асфальт у подъезда заранее заготовленный пауч с влажным кормом. Маня с грозным урчанием сжирала его и вновь смотрела на Сережу лимонными глазами.
– Не могу тебя взять, милая, – оправдывался Греков. – Моя Жюли не примет, приревнует, раздерет в клочья.
Маня утыкалась в икры писателя облезлой головой, думая про себя: «Какое мещанское имя – Жюли! Гори ты в аду, домашняя сволочь!»
Впрочем, все попытки Сергея Петровича пристроить Маню в семью завершались провалом. Вольнолюбивая кошара либо сбегала, либо заливала мочой какую-нибудь ценную вещь – и вновь оказывалась на улице.
– Какое свободомыслие! Какая независимость и неподкупность. Браво, Маня! – говорил ей Греков, встречая у подъезда. – Я бы все продал за теплую постель и миску еды.
Маня, впрочем, сама ругала себя за идиотские поступки, но на дворе стоял март, впереди лето, и… мятежная душа просилась вон из пыльных квартир. К тому же за Маню вели бои двое полосатых ухажеров. Они сатанински орали по ночам, завывая и клокоча, и были прокляты жильцами дома до седьмого колена.
Жюли, слыша эти вопли, прыгала на подоконник и тревожно поворачивала ухо к стеклу.
– Мррау? – спрашивала она хозяина.
– Да, это твои потенциальные женихи беснуются, – отвечал Сергей Петрович.
– Мррау! – возмущалась Жу.
– Ну, дорогая, либо мужики, либо квартира в Москве со всеми удобствами, одно из двух, – пожимал плечами писатель.
Стерилизованная Жюли утыкалась глазами в черную мартовскую ночь и вздыхала.
«Лучше все же квартира», – делала она внутренний выбор и, успокоенная, забиралась в горячую постель хозяина.
В ту ночь кошачьи крики были просто нестерпимыми. К ним присоединились собачий лай, воронье карканье и шум первого ледяного дождя. В этой какофонии было что-то особенно раздирающее душу.
Сергей Петрович с заклеенным пластырем носом долго ворочался в кровати, клал голову под подушку, затыкал уши, но в итоге был окончательно разбужен Жюли. Она звала его к кухонному окну, из которого вопли казались наиболее разборчивыми.
– Ау! – Звук ударялся прямо о стекло. – Ау, ау!
Греков закрыл Жюли в ванной и распахнул окно. Предрассветное небо выглядело зареванным и холодным, над кроной лысого тополя вилась стая ворон. Под ними на верхней ветке чернела какая-то тряпка.
– Ау! – орала тряпка. – Ауууу…
– Маня! – воскликнул Сергей Петрович. – Как ты туда забралась?
Экстренные ситуации вводили Грекова в ступор. Он знал только один выход – позвонить Мире. Но в пять тридцать утра это показалось кощунством.
Писатель натянул джинсы и свитер, накинул кожаную куртку и выскочил во двор. Тополь дотягивался до третьего этажа, а на уровне второго, как бусина на нитке, балансировала Маня.
– Кыс-кыс-кыс, – орал снизу Греков, – кыс-кыс! Слезай, дура!
Его надрывное отчаянное «кысканье», прозвучавшее во всех мажорных и минорных тональностях, было прервано здоровенным мужиком, в одних трениках выскочившим из подъезда.
– Еще раз кыскнешь, я убью тебя, урод! Мне только через час вставать, а ты орешь как оглашенный! – рявкнул он.
– Так кошка на ветке, ей страшно, – оправдывался Греков. – Породистая, полтора ляма стоит. Лестница есть? Тыщу дам.
– Пять тыщ за сорванный сон, – сообразил амбал.
– Давай, неси быстрее, – согласился писатель.
Через минуту мужик вынес стальную стремянку и деревянную лестницу.
– Друг на друга поставим, иначе не доберешься, – сказал сосед.
Они долго пытались воткнуть ножки стремянки в каменный снег на газоне, а затем на верхнюю площадку водрузили деревянный трап, уперев его в ствол.
– А дальше как? – недоумевал Греков. – До кошки еще метра два.
– Дальше по веткам, мужик, – подбодрил его верзила. – А как еще? Иначе твои полтора ляма будут орать тут, пока не сдохнут. Эти суки сами не спускаются.
Сергей Петрович замер, устремив взгляд к верхушке дерева. Дождь прекратился, небо посветлело и подернулось розовато-оранжевой марлей. В недрах ветвей сидела Маня, осипшая, потерявшая надежду. Над ней, истерично крича, кружила стая воронья, мечтая поживиться неосторожной дурой.
«Как символично, – подумал писатель, – надо этот эпизод куда-нибудь впихнуть».
– Ты чё завис, мужик? – тронул его за плечо сосед.
– Чёт боюсь, – признался Греков.
– А ты дерни! – посоветовал амбал.
– В каком смысле?
– Ну, выпей! Для смелости.
Сережа подумал, что дерево гораздо ниже пятиэтажного торгового центра, куда он буквально вспорхнул на парах алкоголя, и совет верзилы не показался ему бессмысленным.
– Давай вместе, – предложил он мужику.
– Ты чё? Мне на смену через час собираться. Давай вечером.
– До вечера она уже окоченеет, – сказал Греков, показывая пальцем вверх.
– Ну прости. Тогда сам. Могу тебе литр «Царской Золотой» вынести. Из холодильничка – две тыщи.
– Она в соседнем магазине тыщу двести стоит, – возмутился просвещенный Греков.
– А я тебе еще за́куси захвачу. Сырочек, оливки, колбаску… – Амбал так вкусно произнес эти слова, что у писателя заныло под ложечкой.
– Ну валяй быстрее, а то я замерз, – поторопил он, только сейчас замечая, что сосед все это время стоял с голым торсом, в резиновых шлепках на босу ногу. Волосы на его спине покрылись инеем и стояли дыбом.
Дальнейшие кадры облетели весь интернет. Съемку с околоподъездной камеры к вечеру уже выкупил у консьержки один из прожженных журналюг.
Ракурс был изумительным, лучше не снял бы и опытный оператор. Сначала маленький человечек с заклеенным носом в компании с голым сотоварищем под деревом из горла хлестал водку, закусывая головкой сыра и палкой колбасы. Затем с остатком этой палки в кармане человечек поднялся по двум поставленным друг на друга лестницам, ловко зацепился за нижние ветки и по-обезьяньи, соскальзывая то рукой, то ногой с мокрого заледеневшего дерева, начал приближаться к кошке с явным намерением вступить в диалог.
Обалдевшая черная тварь, однако, вместо того чтобы пообщаться с умным собеседником и принять из его рук огрызок колбасы, рванула ввысь и закрепилась
