Возвращение в Триест - Федерика Мандзон
Православный храм у канала, с хоругвью и восковыми свечами, которые пылают перед русскими иконами, таит в себе нечто из мира, им покинутого, хотя его, как и всех югославских детей, приучали к мирскому и интернационализму: под куполами Святого Спиридона собираются мужчины и женщины, которые говорят на его языке, знают, как холодна бывает вода в Саве летом и как можно совсем забыть о времени днем на берегу Дуная, бросая крошки хлеба лебедям, пока баржи скользят в сторону Болгарии. Другу его родителей, тому, который однажды ночью на машине привез его сюда, накрыв на заднем сиденье одеялом с головой и пытаясь отвлечь цыганскими песнями и югославским роком, этому симпатичному и обаятельному мужчине, которого ему хотелось бы видеть своим отцом, тоже знакомы такие вещи, но на него нельзя положиться: Вили понял это на вторую ночь, оказавшись в одиночестве, в доме на Карсте, где никто не говорил на его языке.
И вот однажды, ранним январским утром – ему четырнадцать или пятнадцать лет, – Вили садится в трамвай и доезжает до центра; раньше, чем город оживает и пьяцца Понте-Россо усеивают рыночные прилавки.
Он шатается между церковью Святого Антония и мостом через канал, пока не приезжает священник: в черном и в меховой шапке, он открывает ворота церкви. Тот узнает мальчика, у него взгляд зверя в неволе, такой бывает у изгнанников. Священник кивает мальчику, приглашая проследовать за ним в церковь, протягивает руку, чтобы погладить его по голове, но Вили уже вне досягаемости. Он подошел к иконе на аналое[37], долго на нее смотрит, прежде чем решается поцеловать.
Стоять посреди храма Вили неловко, и он подходит к деревянным сиденьям с высокой спинкой, окружающим пространство перед иконостасом. Стоит такая тишина, что слышно, как потрескивает воск на фитилях зажженных свечей. Никто не заходит, нет даже нищенки у дверей. Свет, поднимающийся от лампад к потолку, согревает Вили: он закрывает глаза, ноздри впитывают запах ладана, идущий в голову; он вздыхает, вот-вот свершится нечто важное, и нет никого, кто бы утром заставил его посмотреться в зеркало – проверить, что волосы аккуратно причесаны и воротничок рубашки не сбился. Вили смотрит на свои кроссовки, выцветшие джинсы, ведь никто не сказал ему, как одеться: он позавтракал в одиночестве, пока весь дом спал, вымыл за собой чашку и смахнул крошки с уголка стола, чтобы не оставлять следов.
Когда ему исполнилось шесть лет, его отобрали вместе с другими детьми, и они должны были торжественно встречать маршала Тито на острове. Он ночевал с родителями в гостинице на материке, его мать накануне приготовила белую рубашку, красный пионерский галстук и синюю пилотку с красной звездой, повесив на спинку стула. Утром они с родителями позавтракали вместе, потом мать поцеловала его в лоб и заставила дыхнуть: хотела убедиться, что он почистил зубы. Отец отвез его на машине до парома на остров, где Вили присоединился к десяткам других детей, отобранных со всех республик.
Не успевает Вили это осознать, как его глаза полнятся слезами. Родители никогда не водили его в церковь, а бабушка хоть и говорила, что маршал – убийца, даже не понижая голоса, сводила его в церковь только один раз, что бы он там ни рассказывал Альме.
Приходит его крестный отец, предприниматель родом из Краины, он занимается строительством и сколотил себе в городе скромное состояние. На нем ярко-синий костюм, белая рубашка и полосатый галстук. Это не совсем тот тип людей, которых Вили видел в доме своих родителей в Белграде, но священник выбрал за него; с другой стороны, никто из прихожан церкви не похож на его знакомых, хоть они и говорят на одном языке. Крестного отца зовут Борис, он подходит к Вили широким шагом, пожимает ему руку, да так крепко, что мог бы и вывихнуть, вздумай мальчик вырываться. Борис говорит, чтобы он не беспокоился, его не утопят. Громко смеется, и смех отражается эхом в вышине под голубыми куполами. Потом церковь наполняется людьми, и священник выныривает из-за клироса, отделанного белым золотом.
Всю церемонию Вили пребывает в трансе. Как будто вне своего тела и может смотреть на всех с высоты, паря среди золота и подсвечников: он видит камилавку священника в виде цилиндра с белым покрывалом, закрывающим уши, свечку из пчелиного воска, которую сжимает в руке Борис, обходя три раза вокруг алтаря и держа другую руку у него на плече; воду, которую ему щедро льют на голову и шею, так что она мочит свитер и стекает ледяными ручейками под майку; миро, которым смазывают глаза и губы, три прядки волос, которые ему состригают и бросают в купель.
После службы женщины оживленно болтают, дети играют со свечками, мужчины обсуждают футбольный чемпионат и семейные дела, Вили спешит к выходу.
Снаружи ветер расчистил небо, Борис нагоняет его на пороге, зовет на обед к себе домой: там будут все родственники, все будут петь и веселиться, есть пасту с орехами и сахаром. Вили качает головой, смотрит в пол, благодарит и говорит, что ему пора, его ждут. Хорошо, говорит крестный, он все понимает, но есть еще кое-что: и вытаскивает из кармана пиджака маленькую синюю коробочку, как из ювелирного магазина, и неловко сует ему в руку. Вили этого не ожидал. Он открывает коробочку, там золотая цепочка с образком святого Спиридона. Такая традиция, он в этом не очень разбирается.
Вили благодарит, оба так смущаются, что его спешка – облегчение для обоих. Вили еще раз говорит спасибо, сует цепочку в карман и убегает на конечную остановку трамвая на пьяцца Обердан.
Плюхается на сиденье у окошка, и вскоре зубчатый рельс уже штурмует подъем виа Коммерчиале, чтобы доставить его в дом на Карсте. Вили смотрит в окно, на дома и кусочек моря, которое исчезает и снова появляется. Он хотел бы почувствовать, что заново родился, некую метаморфозу, которая сделала бы его другим человеком и полностью стерла того, кем он был до сегодняшнего утра. Чтобы он мог открыть глаза и обнаружить, что стал насекомым, слепым, мертвым, превратился в гигантскую грудь[38], что угодно, только не быть самим собой.
Но вместо этого его предательски наводняет прошлое. Ему вспоминаются дни на белградской кухне, как он повторял грамматику, готовясь к олимпиаде для юных лингвистов; вот и отец, приходит домой из редакции пораньше и зовет его на улицу погонять мяч до того, как солнце закатится за Саву; калач с шоколадом и орехами на полдник; мать, которая зовет его из окна. Слабый запах комнат, когда
