Дыхание озера - Мэрилин Робинсон

за насекомыми. Словно оторванная от потоков, приливов и сияния открытого озера, поверхность бухты казалась укрытой вязкой пленкой. На ней, будто в паутине, в водостоках или в невыметенных углах дома, скапливались всевозможные мелочи. Здесь царил по‑настоящему домашний беспорядок – теплый, постоянный и разнообразный. Какое‑то время мы с Люсиль сидели, кидая камешки в стрекоз. Потом немного порыбачили, вскрывая брюшко каждой пойманной рыбешки от хвоста до жабр – разделывали их голыми руками, выбрасывая внутренности прямо на берег на поживу енотам. Потом мы развели костерок и, насадив несколько окуней на ветку, уложили ее на пару рогатин. Это был наш неизменный способ приготовления, хотя в худшем случае наш «вертел» падал и рыба оказывалась в огне, а в лучшем – который был на самом деле не многим лучше – хвосты рыбешек чернели и обугливались еще до того, как в их глазах угасал последний проблеск сознания. Мы поедали окуньков в огромных количествах. В кустах, росших среди прибрежных камней, мы нашли ягоды черники и тоже съели. Эти хищнические ритуалы поглощали все наше внимание до второй половины дня, и вдруг мы поняли, что слишком задержались. Если бы мы поспешили, то, наверное, смогли бы вернуться домой до того, как совсем стемнеет, но небо начинали затягивать тучи, и мы не знали наверняка, который час. Нас обеих пугала мысль, что придется идти несколько миль по неровному берегу, видя только черные леса по правую руку и озеро по левую. Если бы с облаками поднялся ветер и озеро разволновалось, нам и вовсе пришлось бы свернуть в лес, а ночной лес приводил нас в неописуемый ужас.

– Давай останемся здесь, – предложила Люсиль.

Мы приволокли немного плавника на середину мыса. Использовав большой камень на склоне, соорудили из плавника заднюю и боковую стены, оставив открытой сторону, обращенную к озеру. Нарвав еловых веток, мы застелили ими крышу и пол. Получилось приземистое и неказистое сооружение, выглядевшее так, будто его случайно создала сама природа. Крыша дважды падала. Чтобы не обрушилась стена, приходилось сидеть уткнув подбородок в колени. Мы немного посидели бок о бок, аккуратно разминая конечности и с предельной осторожностью почесывая щиколотки и лопатки. Потом Люсиль выползла наружу и принялась выкладывать свое имя камешками на песке перед входом. Казалось, реальность достигла полного равновесия. Небо и вода были одинакового прозрачно-серого цвета, лес окончательно почернел. Два выступа суши, обрамляющие бухту, напоминали потоки тьмы, некогда струившиеся в озеро с темных гор, но остановившиеся и обратившиеся в камень от соприкосновения со сверкающим эфиром.

Мы залезли в хижину и уснули тревожным сном, не забывая о необходимости поджимать ноги и все время помня о клещах и мухах в песке. Я проснулась в кромешной темноте и почувствовала упирающиеся в бок ветки и влагу на спине. Люсиль спала рядом, но я ничего не могла разглядеть. Вспомнив, что сестра забиралась внутрь позже меня и свернулась калачиком между мной и выходом, я протиснулась сквозь крышу и вылезла через стену в такую же кромешную темень. Луны не было. Более того, казалось, что и неба тоже нет. Кроме равномерного плеска озера и шелеста леса, лишь отдельные звуки озера, чуждые и неосязаемые, раздавались над самым ухом, будто во сне: шепот и хихиканье, осторожные шаги – тревожно целеустремленные, но необъяснимым образом не достигающие цели.

– Люсиль! – окликнула я сестру, услышав, как она тоже поднялась, окончательно развалив крышу. – Как думаешь, который час?

Мы могли только гадать. Вокруг орали койоты, совы, ястребы, гагары.

Было так темно, что звери подходили к воде в считаных метрах от нас. Мы не могли разглядеть, кто там бродит. Люсиль стала швырять в животных камни.

– Они же должны нас чуять, – ворчала она.

Некоторое время она распевала «Гнездо пересмешника»[6], потом скорчилась рядом со мной в нашей полуразрушенной крепости, но не смогла усидеть на месте, никак не соглашаясь с тем, как природа нарушает наши человеческие границы.

Люсиль вспоминала тот поход совсем иначе. Она уверяла, что я уснула, но это было не так. Я просто позволила темноте неба слиться с темнотой у меня в голове, в теле, в костях. Все, что попадается нам на глаза, – только видение, пелена, наброшенная на истинные творения нашего мира и обманывающая чувства и мозг. Человек остается наедине со снами, в которых призраки близких вырываются у нас из рук и ускользают, причем изгиб их спины или взмах полы пальто выглядит таким знакомым, что кажется, будто нет ничего более постоянного в этом мире, тогда как на самом деле нет ничего более мимолетного. Например, моя мама была ростом с мужчину и иногда сажала меня к себе на плечи, чтобы я могла хлопать ладонями по холодным листьям у нас над головами. Или моя бабушка любила мурлыкать песни себе под нос, сидя на кровати, пока мы затягивали шнурки ее больших черных ботинок. Такие подробности совершенно случайны. Кто, кроме нас, может знать такое? А раз мысли других устремлены к призракам, отличным от наших, к темноте, отличной от той, которую видим мы, зачем нам, словно выжившим после крушения, рыться в обломках среди мелкого, незаметного и бесполезного мусора, который только и остается после исчезновения близких и который обретает значимость только в результате катастрофы? Темнота – лучший растворитель. Пока было темно – хотя Люсиль продолжала расхаживать из стороны в сторону, насвистывая себе под нос, и хотя я, видимо, все‑таки ненадолго заснула (раз уж меня посетил даже образ Сильви), – мне казалось, что нет нужды ни в каких реликвиях, останках, запасах, сувенирах, дарах, памяти, мыслях или следах, если только темнота останется идеальной и постоянной.

Когда начало светать (как и говорила Сильви, нас заранее предупредил рев в лесах и гомон птиц), Люсиль пошла в сторону Фингербоуна. Она не заговорила со мной, не обернулась. Абсолютная чернота неба понемногу тускнела и бледнела, и наконец проявились с полдюжины розоватых облачков в высоком бледно-зеленом небе, залитом ржаво-красным заревом вдоль горизонта. Среди этих попугайских цветов холодным светом мерцала Венера, а земля лежала в прежнем мраке так долго, что на мгновение мне показалось, будто на этот раз она не поддастся на уговоры. Птицы нашего мира казались черными пятнами в диких тропиках.

– Похоже, светлее не становится, – заметила я.

– Станет, – ответила Люсиль.

Мы шли вдоль берега быстрее, чем шли бы при дневном свете. Спины были напряжены, в ушах гудело. Мы обе постоянно падали. Когда мы пробирались через каменный массив, вдающийся в озеро, я поскользнулась на занесенном илом подводном камне и