Дыхание озера - Мэрилин Робинсон

я не знала наверняка, а сестра не могла доказать), погибшей в результате несчастного случая. Моя же мама вела настолько простую и ограниченную жизнь, что почти не требовала внимания. Она воспитывала нас с тихим безразличием, которое наводило меня на мысль, что она бы предпочла еще более полное одиночество: это она бросила мужа, а не ее бросили. Что же касается падения в озеро, то Люсиль утверждала, что машина была неисправна, а Хелен ехала слишком быстро и не справилась с управлением. Тогда зачем она оставила нас у бабушки вместе со всеми вещами? И почему съехала с дороги посреди луга? И почему отдала мальчишкам, которые помогли ей, не просто пару монет, а весь кошелек? Люсиль однажды обвинила меня в том, что я защищаю Сильви в ущерб собственной матери. После этого мы с сестрой какое‑то время молчали, сожалея о том, что такое сравнение вообще прозвучало. Потому что теперь мы знали – хотя уверенность в этом и не слишком воодушевляла, – что Сильви стала нашей. Наша мама мыла полы и протирала пыль, следила, чтобы носочки оставались белыми, и кормила нас витаминами. Мы и не слыхали о Фингербоуне, пока она не привезла нас сюда; ничего не знали о бабушке, пока нас не оставили дожидаться ее на веранде. Когда нам уже полагалось спать, мы с Люсиль наблюдали, как мама сидит на диване, подогнув одну ногу под себя, курит и читает газету. В какой‑то момент она всегда отрывала взгляд от страницы и смотрела в центр комнаты, иногда так пристально, что кто‑нибудь из нас вставал попить воды и попутно убедиться, что кроме нас с мамой в комнате никого больше нет. Наконец мы соскальзывали с маминых коленей, будто какой‑нибудь журнал, полный важных советов о дисциплине и сбалансированном питании. Сильви ничем не могла нас удивить. Иногда мы чувствовали, что теперь находимся вместе с Сильви в ее же сне. За все время прогулов мы, наверное, никогда не бывали там, где тетя не побывала бы до нас. Поэтому ей не требовались объяснения, которых мы и не могли дать.

Например, как‑то мы с Люсиль провели ночь в лесу. Была суббота, мы оделись попроще и взяли с собой удочки и плетеную корзину, в которую сложили печенье, бутерброды, а еще складные ножи и червей. Но не прихватили одеяла, поскольку не собирались заночевать. Мы прошли несколько миль вдоль берега до небольшого залива, где озеро было мелкое и неподвижное. В здешних водах сновало множество упитанных мелких окуней, только и ждавших, чтобы их поймали. Эти создания могли заинтересовать разве что детей, а из детей лишь мы с сестрой были готовы пройти такое расстояние, когда рыбу, хватавшую крючок с такой же жадностью, можно было найти всего в паре сотен метров от городской библиотеки. Но мы отправились к дальнему заливу, выйдя из дома с зарей. По дороге к нам присоединилась старая толстая собака с облысевшим черным брюхом и бельмом на одном глазу. Ее звали Калека, потому что щенком она прихрамывала на одну лапу, а теперь, состарившись, стала прихрамывать на все четыре. Она резво ковыляла за нами, дружелюбно блестя здоровым глазом. Я так подробно описываю ее, потому что примерно в миле от города она скрылась в лесу, словно взяв след, и больше оттуда не вышла. Она была не особенно важной собакой, и ее уход из этого мира никто не оплакивал. Но отчасти тревожное чувство, с которым мы с Люсиль вспоминали тот поход, было связано с последним взглядом на толстые ляжки Калеки и дрожащий, торчащий кверху хвост, пока собака карабкалась по камням в пыльную темноту леса.

День выдался жарким. Мы подвернули джинсы и расстегнули блузки, завязав их узлом выше талии. Иногда мы шли по узкой полоске песка, но чаще приходилось брести по пляжу, усеянному круглыми серыми камешками размером с дикое яблоко. Находя плоские камни, мы пускали «блинчики». Если попадались камни, похожие формой на яйцо, мы высоко подбрасывали их, придав вращение, а когда вода с жадным чавканьем проглатывала камни, мы говорили, что перерезали глотку черту. Местами кусты и трава доходили до самой воды, и тогда мы шли вброд, ступая по скользким камням, облепленным темным илом, похожим на пряди волос утопленника. Я упала в воду вместе с корзинкой, и пришлось поскорее съесть бутерброды, потому что они подмокли. Полдень еще не наступил, но мы собирались поджарить окуней на палочках и поискать чернику.

Берег был усыпан плавником. Тут валялись и огромные пни с переплетенными корнями, и бревна, совершенно лишенные коры и перекрученные, словно провода. Кое-где они были свалены в кучу, один остов на другой, напоминая бивни и кости на кладбище слонов. Если попадались веточки, мы разламывали их на куски и складывали в карманы, чтобы «курить» по дороге.

Мы шли на север, озеро оставалось по правую руку. При взгляде на него казалось, что водой залило полмира. Горы, серые и плоские на таком расстоянии, напоминали остатки разрушенной дамбы или край чугунного котла, едва кипящего и бесконечно перегоняющего воду в свет.

Но озеро у наших ног было гладкое и прозрачное; его дно выстилали гладкие камешки или слой ила. Здесь, как в любом водоеме, кишела мелкая жизнь, столь же скромная в преображении обыденности, как какая‑нибудь лужа. Только спокойная настойчивость, с которой вода снова и снова наползала на берег, просеивая мелкие черные, белые и бурые камешки, напоминала нам, что озеро огромное и состоит в союзе с луной (хотя у нас не было никаких сведений о его холодной подлунной жизни).

Небо высветилось высокой сияющей пеленой, а деревья потемнели, словно вечером. Берег изгибался в сторону озера, доходя до мыса, от которого в воду уходили три постепенно уменьшающихся обрывистых островка, продолжающие очертания берега плавным эллипсом. Мыс был высокий и каменистый, с высокими елями на гребне. Вдоль подножия узкая полоска бурого песка подчеркивала резкие очертания мыса непрерывной, каллиграфически плавной чертой, снова уходя в сторону озера. Мы пересекли мыс у самого основания, спустившись по его дальнему склону на берег небольшой бухты, где клевал окунь. В четверти мили дальше горизонт упирался в массивный полуостров, словно в баррикаду. И только между этими двумя пластами земли нам были видны сверкающие просторы открытого озера. Укрытая между полуостровом и мысом вода переливалась глянцем, темная и заросшая рогозом по берегам и кувшинками на отмелях; она кишела головастиками и мелкой рыбешкой, а чуть дальше время от времени раздавался плеск крупной рыбы, выпрыгивавшей из воды в погоне