Свет – это мы - Мэтью Квик
Когда нам наконец позволено было его навестить, Эли сказал:
– Мистер Гудгейм, это была потрясающая речь. Наша концепция просто сияла. Только мне кажется, что костюм придется немного доработать.
Дальше он сказал, что в шкафу было невероятно жарко и душно и что в беспокойстве он натянул на себя маску и перчатки раньше времени, и поэтому извиняется, что потерял сознание, но моя речь была настолько вдохновляющей, что он уверен, что эта небольшая неполадка в конце концов пройдет незамеченной.
– Да? – сказал он.
Я молчал. Эли искал в моих глазах ободрения, но я уже полностью потратил свой запас в тот вечер.
Джилл несколько раз пнула меня локтем, но я был не в состоянии честно сказать Эли, что мы совершенно определенно и безвозвратно распрощались с любым шансом получить от Выживших хотя бы какую-то помощь с нашим проектом, да еще и ретравматизировали их в процессе. Стоя теперь в больничной палате, я был уверен, что хуже наше собрание пройти не могло. Наша мечта о фильме ужасов умерла, не успев родиться. Просто нужно было приучить мальчика к этому факту постепенно, и уж точно после того, как он возместит потерю жидкости и мы заберем его из больницы.
Когда стало понятно, что ответа от меня не последует, Джилл сказала:
– Отдыхай, Эли.
Потом она похлопала его по руке и вытащила меня из приемного покоя в какой-то пустой обшарпанный коридор.
– Ты просто обязан довести фильм до конца, – зашипела на меня Джилл. – После твоей речи этот мальчик готов взорваться от переполняющей его надежды. Не смей у него ее отнимать.
– Мне казалось, ты была против идеи фильма, – возразил я.
– Я за идею доводить начатое до конца, – сказала Джилл. – Особенно если речь идет о раненом ребенке. Его будущее в твоих руках, Лукас. У него во всем мире нет никого, кроме тебя. И он поставил все, что у него осталось, на эту глупую мечту о фильме ужасов, и, если честно, твои слова сегодня меня тоже тронули, так что я теперь тоже эмоционально вовлечена в ваше дело.
Меня потрясло внезапное изменение в отношении Джилл к нашему проекту, и я немедленно начал переживать, что та могучая и убедительная сущность, которая выступала вместо меня в библиотеке, не придет на мой зов в следующий раз, когда мне понадобится ее сила. Потому что та сущность, которая обреталась сейчас в больнице, позорнейшим образом не дотягивала.
– Ты был совершенно царственным сегодня, Лукас, – добавила Джилл. – Дарси бы тобой гордилась.
– В смысле – царственным? – спросил я. Реплику о моей жене я решил пропустить мимо ушей, поскольку она очевидным образом могла самостоятельно выразить свои чувства позже этой ночью, если бы захотела. – Что ты имеешь в виду?
– Ну, не знаю. Как будто ты явился на белом коне и всех спас. В сияющих доспехах. Наверное, я просто хочу сказать, что я очень горжусь возможностью быть с тобой сегодня. Горжусь тобой.
– А как же остальные? Не может быть, чтобы их впечатлил финал.
– Мне кажется, Лукас, будущее таит для тебя много сюрпризов, – сказала Джилл, и тут вошли Исайя и Бесс и стали настаивать, что мы должны вместе помолиться за заживление головы Эли, за успех предприятия и за все остальное, так что мы взялись за руки и это совершили.
Напишите мне в ответ, и я расскажу вам, чем кончилась эта история.
A?
Карл. Карл. Карл.
Я не сдаюсь в битве за своего Железного Ганса. Не беспокойтесь, терпения у меня предостаточно.
Ваш самый верный анализируемый,
Лукас
10
Дорогой Карл!
Чем больше времени я провожу с Эли, тем больше я думаю о собственном отце.
Я знаю, что мы иногда упоминали его на наших встречах, но по большей части мы обсуждали мою мать, верно? Вы – я прекрасно помню этот момент, поскольку он имел огромное влияние – познакомили меня с понятием «голод по отцу», которое немедленно отозвалось во мне, возможно потому, что я всегда ощущал в себе невероятный голод по отцу. Вы однажды упомянули о возможности искупить отца через собственное исцеление, прервать круговорот боли, передающейся из поколения в поколение. Я долго и напряженно думал об этом.
Я рассказал Вам, что именно поэтому мы с Дарси решили не заводить детей и я сделал операцию, чтобы даже случайно не передать по наследству то худшее, что досталось нам самим.
Вы тогда грустно покачали головой и возразили, что все мужчины в моей родословной – до самого первого человека на земле – до сих пор присутствуют внутри меня, пытаясь высвободиться из-под постоянно растущего груза родительских грехов. И что когда мне удается исцелить какую-то часть себя, я таким образом исцеляю всех отцов и праотцов, живущих внутри личности Лукаса Гудгейма. Что когда я люблю, они получают возможность снова любить. Когда я устанавливаю здоровые отношения со своим сыном, мои предшественники чувствуют радость исцеления. И что когда в конце концов я научусь принимать себя и начну жить жизнью, свободной от стыда, бремя их стыда тоже будет снято, и с этого момента они, мои освобожденные предки, станут внутри меня могучей армией, готовой поделиться со мной силой и мудростью, завоеванной тяжелым трудом тысячи поколений.
Ваша речь меня сперва огорчила, поскольку я решил, что Вы объясняете мне, как я упустил возможность подарить своим предшественникам радость рождения сына и его инициации во взрослую жизнь, но потом Вы сказали, что именно освобождением своих предшественников я и занимаюсь всякий раз, когда в мой школьный кабинет заходит очередной подросток. Вы сказали, что помощь направлена от меня к мальчикам, но в то же время и на меня самого, а стало быть, и на всех мужчин, стоящих передо мной в семейных хрониках – впечатанных в мои гены. Я был их спасителем. Их надеждой на обретение целостности.
Все это я держал в голове во время работы с учениками старшей школы города Мажестик. Я очень серьезно к ней относился. Моя работа являлась для меня священной миссией. Но теперь я вижу, что не понимал полностью Ваших слов до тех пор, пока Эли не разбил свою оранжевую палатку у меня во дворе.
Родители Дарс были старше моих, и потому вели себя более уверенно и спокойно во временя нашего детства. Они оба умерли, когда нам с Дарс было по двадцать с небольшим лет. Ее мать, заядлая курильщица, ушла первой. Обширный инсульт.
