Домочадец - Сергей Юрьевич Миронов
Но вот что обнаружил я в одну из таких чистых волнительных ночей, когда, открыв дверь на балкон, я работал в мастерской под отдалённый, почти кажущийся шум моря. Моя пагубная страсть к наблюдению за соседним домом оказала дурное воздействие на его обитателей, и они ответили тем же болезненным интересом к моей неприметной персоне, что и я – к вечернему туалету Стэллы. Кто был этим терпеливым, страдающим бессонницей наблюдателем, засевшим на аварийном чердаке дома напротив, я только догадывался. Я был почти уверен, что кнопку установленной на штативе видеокамеры включала не Стэлла, но если следила за мной она, то делала это актриса и вокалистка по чьей-то просьбе или заданию. По собственной инициативе, укрощая личное любопытство, сидеть на гнилом чердаке в поиске запоминающихся кадров с моим участием она бы не стала. Если это была не Стэлла, то кто же был столь фанатичным лунатиком, что и до двух пополуночи, когда я только подумывал о сне, в узком чердачном окне метались нитчатые лучики карманного фонаря, а пару раз наблюдательный пункт сотряс грохот упавшего на пол корыта или другой, не менее массивной ёмкости? Кто-то в том доме осваивал уроки шпионского мастерства, вооружившись высококлассной техникой, имеющей, очевидно, спонсорское происхождение. Рано или поздно мой визави-практикант должен был рассекретить себя самым забавным образом. Это следовало из логики его поведения.
Ну что он планировал узнать обо мне? Неужто его интересовало то, как я провожу время в доме Вальтера после полуночи? Если это так, то наёмный оператор мог стать обладателем действительно редких кадров, фиксирующих мои отточенные творческие акты и мгновенья практического разлада с собственными «неоспоримыми» идеями. Допускаю, что чердачный хроникёр запечатлел меня в весьма аффектных состояниях, которые традиционно сопровождались метанием кистей и мастехинов в открытую балконную дверь на сердцевидную заложенную Вальтером клумбу сурфиний. Помимо этих мелких безобразий мои ночные бдения для постороннего глаза были примечательны моей скачкообразной манерой передвижения по полу и ползаньем на четвереньках среди разбросанных картонов, усеянных прерывистыми трассами красок собственного приготовления.
Кому же всё-таки был интересен этот внутренний, задевающий тончайшие струны душевного накала ритуал, которому не чужды были возвышенные моменты чувственных вибраций, равно как и жестокая, выжигающая до пепла психические силы череда отупляющих неудач? Никто, кроме агентов Вальтера, не мог интересоваться полуночной жизнью его домочадца.
На третий день после обнаружения видеослежки мои подозрения пали на Константинова. В свой последний приезд Вальтер относился к нему с подчёркнутым доверием, да и сам властелин местных подростковых умов не скрывал своего особенного статуса в доме Шмитца. Я хотел было проникнуться ответными чувствами к моему ночному поклоннику и взять под контроль его неуверенные передвижения по чердаку, но всё же решил не прибегать к идентификации наёмной личности и продолжал писать по ночам, сознательно перестав закрывать жалюзи в мансарде. Я стремился сделать так, чтобы меня обозревали в полном соответствии с моим скромным земным предназначением, а что из этого следовало, какие выводы напрашивались у моих «надсмотрщиков» при виде моих спонтанных возникновений то в одном, то в другом окне, меня не беспокоило. Наоборот, я был полон решимости пополнить чью-то видеоколлекцию ценным натуралистическим материалом.
Глава 11
Менее чем за неделю до вылета в Гамбург я получил от Вальтера письмо. Плотный белый конверт со строгим логотипом предприятия Шмитца мне передала вернувшаяся из Германии Джулия.
Было это так. Я проводил Константинова, на которого теперь смотрел не иначе, как на поставщика информации для Вальтера о моих передвижениях по Дивногорску и его бесценному жилищу. Я расстался с начинающим тайным агентом, в очередной раз утомившим меня монологом о месте художника в современном мире (что звучит, заметьте, уже тяжело), так вот, я наконец-то остался один в саду и бесцельно вытянулся в шезлонге, набросив на ноги плед (вечера стояли прохладные). Я задремал, утомлённый бессонными ночами. Мой идиллический покой продолжался недолго и был прерван чьим-то стеснительным бормотанием у приоткрытой калитки. Кого-то, практически шагнувшего в стерильные владения Вальтера, посетила своевременная мысль о целесообразности позднего визита в дом господина благотворителя. Джулия, боязливо замявшаяся у калитки, всё же прошла в сад, за ней прошмыгнула Стэлла. Они не видели меня, примостившегося под тяжёлыми яблоневыми ветвями, и пошли, заговорщицки переглядываясь, к крыльцу. Я позволил им позвонить в дверь, и они припали лбами к дверному стеклу в надежде высмотреть меня, праздно блуждающего по вечернему дому. Когда же, не обнаружив внутри признаков жизни, они собрались обратно и, почему-то смеясь и взявшись за руки, сбежали по отполированным гранитным ступеням, я предстал перед ними в образе доброжелательного хозяина сада, на что они весьма удивлённо отреагировали и невесело переглянулись. Джулия, как особа из близкого окружения Вальтера, первой заговорила со мной:
– Я вчера приехала из Гамбурга. Господин Шмитц просил передать тебе письмо. – Джулия достала из сумки увесистый конверт. – Вот он. В целости и сохранности. В принципе, это всё. Единственное, ты как-то обещал показать нам свои художества. Но это вовсе необязательно.
– Я не против, – сказал я не слишком уверенно. – Но сначала, может, что-нибудь выпьем?
Подруги снова переглянулись, как бы взвешивая, стоит ли им принимать от меня приглашение хоть и к примитивному, но застолью. Тем не менее они остались. Я пошёл в дом за напитками. Они устроились в шезлонгах под яблоней. Я включил для них садовое освещение. Из кухни я видел, как они закурили. Джулия устремила взгляд в гущу яблоневой кроны и с преступным легкомыслием окучивала спелые плоды фиолетовым дымом. Стэлла курила проще. Она озиралась по сторонам, анализируя между затяжками образцовую территорию, которая разительно отличалась от запущенного, заросшего чертополохом и лопухами палисадника перед её домом. Я заварил чай с мятой по рецепту Веры. В отсутствие Вальтера мои гостьи вели себя довольно развязано. Они отпускали колкие остроты в адрес Константинова, бессовестно иронизировали над внешностью Веры.
Когда я поднёс чай, Джулия, не прерывая рассказа о поездке в Гамбург, указала мне едва уловимым жестом на стол:
– Поставь сюда. И принеси кресло-качалку.
Я поставил поднос рядом с пепельницей и молча удалился на веранду за креслом. Для себя я взял ротанговый стул. Джулия рассказывала о Гамбурге, Репербане, изученном до мелочей немецком характере. По её словам, эта поездка оказалась очень нервозной и сплошь насыщенной работой. Свободного времени у неё практически не было, и ей пришлось в спешке мотаться по магазинам за день перед отъездом, а на скорую руку в промышленном изобилии, под которым трещат полки, можно выбрать, по её выражению, только пиво и нижнее бельё. Так она сказала. И добавила, что её удивило отсутствие квалифицированных переводчиков в
