Шум - Рои Хен
После минутного молчания Ноа добавляет:
– Но я не слизняк. Была когда-то слизняком. Давным-давно, маленькой. Перед мамой. Мама перевела очень длинную книгу Джеймса Джойса. Читала Джойса?
Она говорит, чтобы подбодрить себя, но это не работает, а других идей у нее пока нет. Встать и продолжить идти, к примеру, кажется ей явно нереальным планом, поэтому она продолжает беседу со слизняком.
– Не стесняйся, почти никто в мире не читал, даже я. И не буду. Этот ирландский козел лишил меня детства. Знаешь вообще, каково это – перевести Джойса на иврит? Я тоже толком не знаю, но из-за этого моя мама не ходила на родительские собрания, не справляла мои дни рождения и…
На середине фразы Ноа понимает, что больше не может продолжать эту игру. Слезы наполнили глаза, но никак не прольются. За плач у них в семье отвечает Нимрод.
– Ладно, я, пожалуй, двину, – сообщает она улитке уже другим голосом. – Молодец. Ты очень мило молчишь.
Ноа встает и начинает восхождение к городу, виднеющемуся на вершине склона, готовая просить милостыню, чтобы купить билет на автобус, добраться домой и признаться мужу и дочери в своем полном фиаско.
Она и не знает, что идет по Лифте, в прошлом это арабская деревня, в будущем – элитный район, а сегодня прибежище для бездомных, пристанище для кочевников.
Свет вокруг такой бледный, что ей кажется, будто солнце в Иерусалиме находится дальше от земли, чем в Тель-Авиве. Земля коричневая и блестит, как кожа потной лошади. То там то здесь мелькают желтые цветы. Проходя мимо заброшенного здания, она хочет заглянуть внутрь, но ветер свистит в оконных проемах, и она ускоряет шаги. Через тонкие подошвы чувствуется каждый бугорок, каждый камешек под ногами. Тонкое платье не защищает от холода, и было бы разумно остановиться и переодеться в джинсы, но ей не хочется задерживаться здесь ни одной лишней секунды. Ноа никогда не жаловала природу, и расслабиться она может только в окружении бетона, асфальта и волн Wi-Fi.
Карабкаясь, Ноа пытается понять, что на самом деле помешало ей молчать на семинаре – тревожность, компания незнакомок, то, что ее поставили в рамки, или же ее поразило, что Нимрод и Габриэла сговорились за ее спиной и умудрились застать ее врасплох? Погрузившись в эти размышления, она перестает видеть окружающий ее мир – зелено-серо-желтый, цветущий и ползущий, летящий и кишащий. Она проходит мимо целой поляны маслят, которых хватило бы на здоровую кастрюлю супа, не замечает ни деревянный меч, оставленный каким-то ролевиком у куста ракитника, ни забытую кем-то на берегу мшистого ручья кипу, ни использованный шприц под смоковницей.
Ее глаза снова различают что-то лишь тогда, когда сборщица мальвы в хиджабе пересекает перед ней тропу. Мы с ней приблизительно одного возраста, думает Ноа и кивает в знак приветствия. Женщина тоже отвечает кивком. Вот кому легко находиться в тишине, думает Ноа и тут же одергивает себя: кто знает, какой шум стоит в ее голове.
Здоровья, радости, денег и… денег
Случайные прохожие, один с русским акцентом, другой с французским, указывают ей путь к цивилизации. Быстрая ходьба согревает ее. Ноа уже не помнит, когда ходила по улице, не разговаривая по телефону. Всегда считала, что это экономит время, но теперь очевидно, что она просто не может оставаться наедине с собой. Вот же черт, думает она, только что я разговаривала с улиткой, и для меня это было естественней, чем просто прогуляться по городу. С бульвара Вейцмана ее направили на улицу Яффо, по пути она поздоровалась со Струнным мостом, который, вопреки общей оценке, ей очень нравится. А вот некоторые здания на подходе к автовокзалу наоборот – даже иерусалимский камень[6] не маскирует их уродство.
За долгую дорогу – почти целый час – к свекольным пятнам на платье прибавились грязные разводы. Столь жалкий вид может сослужить хорошую службу в осуществлении ее плана – собрать деньги на автобус. Чтобы не умереть от стыда, Ноа решает превратить все в авантюрное приключение и даже дает ему название – “нищенка на день”. Жаль только, что нельзя заснять все на телефон и потом показать Дафне.
У входа на автовокзал царит хаос. Станция проглатывает и выплевывает наружу сотни людей. На поверку оказывается, что вжиться в роль нищенки у Ноа не очень выходит. К кому подойти? Что сказать? Она и сама всегда сбегает от тех, кто утверждает, что им не хватает шекеля на проезд. Нужно просто найти благодетельницу, которая ей поверит. Женщина поможет женщине. Это должно быть несложно, ведь Ноа вернет ей деньги, еще и цветы пошлет. Кому из всех этих женщин имеет смысл подарить цветы? Да, собственно, любой. Кто откажется от цветов? Потом она размышляет, кто согласится помочь – зрелая женщина или, напротив, молодая девушка, которая живет за счет родителей и не считает деньги. А может, кто-то вроде нее самой? А что это значит – кто-то вроде нее самой? Вокруг никого в нелепом грязном платье и с сумкой COS.
Музыка гремит так, что басы отдаются в животе. Группа хасидов раби Нахмана из Умани скачет по кругу. Среди них пожилой мужчина с седыми волосами. Он улыбается, глаза прикрыты, а на большой кипе вышит смайлик и призыв “Главное – не бояться!”[7].
“Давай уже, Ноа. – И она набирает в легкие побольше воздуха. – Ничего не бойся”.
Спасительница выбрана – это милая дама, говорящая по телефону на английском. Американка.
Благодаря таким людям, как она, у нас есть страна, думает Ноа, без их поддержки мы бы не выжили.
Ноа дожидается, пока та закончит разговор, и обращается к ней с вежливым заиканием:
– Эскюз ми, эээ…
Нежелание учить английский – еще один комплекс родом из детства: только бы не стать похожей даже в этом на маму, которая переводит Джойса на иврит.
– Май нейм из Ноа. Ай лост май уолет, энд ай нид ту гэт бэк ту…
Ноа не успевает закончить фразу, как женщина поворачивается к ней спиной и уходит. Ноа смотрит ей вслед широко раскрытыми глазами и шепчет: “Вау… ну ладно”.
Либо она действительно жутко выглядит, либо только что получила доказательство раскола между Израилем и американским еврейством. Ноа решает сменить тактику – она зайдет на вокзал, переоденется в туалете и попытает удачи снова.
У входа в очереди на проверку толпятся десятки людей, пытающихся
