Буквари и антиквары - Нелли Воскобойник
– Что же, – сказал царь, – попробуем… Ты слаб, но отважен. Я не гневаюсь. Возьми этот перстень и иди свободно в свой дом. Только прежде отведи к царевичу нового учителя и скажи, что он назначен моим повелением.
Первый урок с новым учителем проходил вяло. Бахрам невнятно читал и нехотя отвечал на очень простые вопросы. Учитель решил не спрашивать ученика, а рассказать ему что-нибудь важное. Но на каждую фразу учителя царевич дерзко отвечал: «А ты можешь это доказать?»
– Сегодня взойдет новая луна, – сказал мудрец. – Я знаю, в какой час. Пойдем на балкон – ты сам увидишь ее!
– Глупости, – отмахнулся мальчик. – На улице дождь. Никакой луны никто не увидит. Ни новой, ни старой…
– Ладно! – сказал учитель. – Есть кое-что, что я могу доказать. Ты знаешь, что такое квадрат?
– Конечно! – обрадовался Бахрам. – Вот эти плитки на полу – квадратные. И еще я люблю играть с квадратными табличками. А если такую табличку разрезать острым ножом, из нее получатся два треугольника.
– Славно, – ответил учитель и погладил бороду. – Теперь смотри: я рисую на папирусе треугольник, какие ты любишь делать из табличек. На каждой стороне треугольника ты изобразишь мне стилосом квадрат. А теперь я тебе докажу, что на два маленьких квадрата ушло ровно столько же папируса, сколько и на один большой.
Бахрам вырезал нарисованные квадраты и с изумлением убедился, что учитель прав.
– Я могу доказать это и без ножа, – сказал учитель.
И они углубились в чертежи.
– А ты можешь придумать и другие такие игры? – спросил мальчик через час.
– Разумеется, – ответил Пифагор. – Название этой игры «геометрия». Мы можем играть в нее каждый день, если ты будешь хорошо учить уроки по истории и государственные законы. А может быть, тебе понравится философия. Это восхитительная игра. Моя любимая! Когда-нибудь я тебя научу.
Справедливость
Царек был так себе, третьей величины. Не вполне законный наследник дряхлой династии в крошечном восточном государстве. Титуловался, разумеется, Великим.
С соседними могучими властителями был лукав и льстив. Со своими – подозрителен и свиреп. На каждом холме построил себе по дворцу. На горах повыше – по крепости. Боялся восстания либо нашествия.
Отношения с богом были прагматичные. Верить не верил, но храм ему построил. Правда, и чужому богу построил храм. На Родосе. Просто не смог удержаться: хотелось и грекам пустить пыль в глаза.
С женой воевал не за столом, а на поле битвы. Вторую жену казнил, как и троих сыновей. Когда его достал язвенный колит и он понял, что умирает, то велел собрать лучших людей столицы и убить их в час его смерти. Очень хотелось, чтобы кто-нибудь плакал, когда он умрет. Рассчитывал, что дети и жены казненных создадут атмосферу скорби.
Лет через сто тело его выкинули из роскошного мавзолея, сам мавзолей разрушили и даже саркофаг разбили на мелкие кусочки. И был бы он заслуженно забыт, если бы не случилась огромная историческая ошибка – ему приписали преступление, которого он не совершал. И вот этот ирод въехал в вечность на небывалом избиении младенцев, которое, по преданию, случилось через пять лет после его смерти.
Теперь его знает каждый малограмотный маразматик христианского мира. Люди, которые слыхом не слыхали о Хаммурапи, Рамзесе Втором, Кире, Цинь Шихуанди, Карле Великом и даже Наполеона помнят как слоеный торт с заварным кремом, знают имя Ирода, царя Иудеи.
Можно и сегодня побывать в Иродионе. От дворцов остались насыпанные высокие холмы, цистерны для воды, остатки стен, осколки колонн, намеки на арки и один небольшой купол. И камни, камни, камни под палящим солнцем. И колючки, растущие между ними. И правильно!
Клавдия
Валерий не спал полночи. Проснулся утром такой же усталый, как ложился вечером. Надел сандалии, еле сполоснул лицо. Завтракать не стал, хотя Агата испекла свежие лепешки и даже намазала одну медом, уговаривая не выходить из дому натощак. Он угрюмо отмахнулся и вышел на улицу.
Надо было идти к заказчику и просить отсрочки – он не закончил перевод из Архилоха. Не хватало терпения писать о каких-то мифологических глупостях – кто там за кем гонялся и кому возносил моления… На площади журчал фонтан. «Хорошая погода», – сказал сосед. Валерий кивнул и приподнял руку в знак приветствия. Говорить не было сил.
Он жил в хорошем районе в пологой части города, близко к центру. Хотя и в трехэтажном доме, но в своей квартире, за которую не был должен ни гроша.
Эта женщина была его болезнью. Когда она была с ним ласкова – он забывал себя, терял чувство юмора, поддакивал каждому слову, смотрел на нее собачьими глазами. Он с разбегу остановился и сказал вслух: «Я становлюсь слизняком!» Три недели они почти не вылезали из постели. «Таких, как ты, больше нет!» – крикнул он, и прохожие обернулись. Ах, Кло, что же ты сделала со мной! Я ведь только и могу, что думать о тебе. О том, как ты прекрасна. Как шелковиста и душиста снаружи и внутри, какой у тебя голос – звонкий, когда смеешься, и хрипловатый, когда стонешь.
А потом он ей надоел. В последний вечер у нее собрались друзья – все остроумцы и поэты. Он и сам был остроумцем и поэтом, но не сумел выдавить ни единого оригинального слова, ни одной полузадушенной эпиграммы. Все болтали и рассказывали смешное, а он только смотрел злыми глазами на мужчин, обнимавших Кло, пил вино и грубил. Под конец вечеринки зашел Красавчик, ее брат, приподнял бровь и спросил, показывая на Валерия пальцем: «Ты все еще с ним возишься?» Она поцеловала Красавчика в губы и ответила: «Нет! Надоел!» И все опять засмеялись.
Валерий вышел на форум. У него кружилась голова. Он вспомнил, что не ел много дней. С тех пор как она выгнала его, еда вызывала тошноту. Он мог пить только прохладное белое вино. От него не так мутило. И кашель, кашель не давал спать по ночам. Пришлось присесть на ступеньки табулария[15]. Кло была его болезнью, и он умирал от нее. «До тридцатого дня рождения не доживу», – подумал он отрешенно.
Он встал, прошелся по форуму, поглядел на Капитолий и сказал себе: все это распадется в прах, на месте храма Юпитера Капитолийского ветер будет гонять пыль, а я все еще буду Великим Поэтом. Это она! Она, бесстыжая, бессердечная, сделала меня бессмертным. Цицерон со своей болтовней забудется через десять лет. Помпей Великий со
