Буквари и антиквары - Нелли Воскобойник
Наконец сивилла сказала:
– Передай госпоже, что муж ее вернется. Пусть дожидается. А тому мужчине пусть скажет, что она согласна, но, раз ее муж умер, она как добродетельная жена дает клятву соткать в его память погребальное покрывало. Как соткет, так будет свободна от своего прежнего брачного обета. И он должен подождать, чтобы не гневить Афину.
Гонец низко поклонился и пошел к дверям.
– Твою госпожу ведь зовут Пенелопой, – сказала ему вслед Феодосия. – Она была замечательной ткачихой еще в доме своего дяди Тиндарея. Вот пусть и ткет покров, самый лучший из всех, какие были сотканы в Элладе. Никто не удивится, что получается не быстро. А когда Одиссей вернется, напомни ему, что он задолжал Дельфийскому оракулу. Чтобы не забыл одарить храм не скупясь.
Посыльный ушел. Женщины остались одни.
– Что мне делать, сивилла? – спросила Феодосия. – Все дети как дети, а этот Андроник – как ураган. Все в доме переломал…
Обе засмеялись.
– Ты была точно такая, – сказала Дафна. – Пойдем, дам тебе чесалку…
Перстень Поликрата
Солнце уже клонилось к закату, когда двое подошли к портику храма Аполлона. Старый привратник сослепу сказал было строго, что сивилла устала и приказала приходить завтра, но, услышав знакомый голос, моментально переменил тон и заговорил почтительно. Феодосия велела ему отворить двери и позвать Дафну. Они с мужем зашли внутрь и присели у очага на козьих шкурах. Сивилла появилась очень скоро. Когда привратник зашел в ее жилище, она умывалась. Узнав, что Феодосия и Алексайо пришли по делу, она только промокнула лицо куском полотна и вышла к ним с мокрыми руками и каплями в волосах. Женщины обнялись. Дафна уселась на свой треножник, торжественно выпрямилась и приготовилась слушать.
Феодосия стояла перед ней, не зная, как начать. Дафна удивилась – ее девочка никогда прежде не смущалась.
– Ну говори, говори, детка! Что с тобой? Я вижу, к вам прибыл гонец… Откуда? Рассказывай! Не расходуй мои силы, чтобы узнавать то, что вы оба уже знаете.
– Гонец из Самоса прибыл сегодня, – послушно сказала Феодосия. – Мы и не предполагали, что про Алексайо знают в других странах. Слух о его статуях разнесся далеко… Самосский тиран зовет его приехать и изваять статую Геры и его самого на коне. Ехать надо уже завтра – корабль с Самоса ждет в Пирейской бухте. Моряки говорят, что погода испортится недели через две. Надо спешить. Мы не знаем, как поступить… Тиран платит художникам щедро. Мы бы построили дом побольше. Но Алексайо пробудет там до самого лета. А как же мы с детьми? И понравится ли его работа? Тираны своенравны, а бывают и свирепы… А мне ничего не видно, я совсем в темноте. Как быть, Дафна? Я боюсь…
– Я бы поехал, – сказал Алексайо, – если бы жена не плакала. Я ее слез прежде не видел, а сегодня она уже три раза принималась рыдать. Этого я видеть не могу. Что делать, Дафна?
Дафна закрыла глаза и замерла. Долгое время все молчали. Только потрескивал огонь в очаге. Тихонько зашел привратник, положил в жаровню несколько поленьев и вышел, не смея любопытствовать.
Наконец Дафна заговорила:
– Тирана зовут Поликрат. – сказала она. – Он дивно украсил свой город садами, храмами, скульптурами и акведуками. Он жесток, свиреп и бесчестен. И удачлив. Ему удается все, что он задумал. Он собирается заплатить Алексайо десять талантов и прибавить свой перстень.
Феодосия ахнула.
Дафна поморщилась:
– Тут все не так просто… Боги сердятся… Поликрат думает, что сам добился своего счастья. Что всегда будет делать что захочет. Кончит он очень плохо. С самого шкуру спустят и весь город разорят. Никаких скульптур не останется…
Дафна помолчала, задумалась…
– Я поняла, – вздохнула Феодосия. – Алексайо откажется ехать. Нам этих денег не видать. Зато у Поликрата будет одна неудача. Авось он умрет своей смертью и город его останется живым…
– Умница, моя, – сказала Дафна. – Мало ли у него заказов? Хочешь и я намекну людям, что его скульптуры приносят удачу… Аполлон не будет возражать…
Архитрав
Учитель царевича
Учитель царевича ожидал приема с тяжелым сердцем. Два дня он умолял евнуха ввести его в приемную залу, и каждый раз тот с поклонами почтительно разъяснял, что не смеет прервать занятия царя. Учитель думал, что зря так торопится. То, что он собирался сказать, могло закончиться немедленной смертью. Царь Камбиз в гневе мог поразить его своим тяжелым копьем. И это еще не самое худшее. Но он не смел молчать. Судьба великого государства находилась в его руках.
Наконец евнух, торопливо пробегая с поручением, сказал на ходу, что царь примет учителя, как только закончит беседовать с главным судьей.
Учитель велел своему спутнику ожидать скромно в уголке. И если его позовут – немедленно войти и простереться перед царем. А если не позовут, тихонько выйти из дворца и вернуться в свое жилище.
Через малое время евнух-распорядитель, без устали сновавший туда-сюда, взял учителя за локоть и ввел в тронный зал. Царь не желал тратить время на церемонии. Он встал с трона, слегка размялся и сел на тахту, жестом приказывая учителю сесть рядом.
– Говори, – велел царь. – Я давно не интересовался, как учится мой сын. Хорошо, что ты пришел…
– Великий царь, – ответил учитель, – я не могу научить царевича тому, что должен знать наследник полумира. Ему двенадцать лет, а он пишет с ошибками, читает нехотя и медленно, не знает названий главных городов твоей державы, несведущ в законах и даже богов, которым мы вместе с ним приносим жертвы, не почитает и, кажется, вообще не верит в их существование. Вероятно, ты казнишь меня, повелитель…
Царь молчал.
– Владыка! Когда ты закончишь свои завоевания и упокоишься в гробнице, Бахрам должен будет управлять Персией, Вавилоном, Египтом и Грецией, а я не умею научить его даже тому, что должен знать купец или воин.
– Пороть пробовал? – серьезно спросил Камбиз. – Мне мой наставник, бывало, отвешивал подзатыльники. Это помогало – я хорошо учился.
– Ты приказал утопить его, – сказал учитель, глядя в пол. – Твой сын – природный царь, внук Кира. Я не смею принуждать его. Я слаб, государь. Но тут за дверью ждет величайший мудрец из всех, кого породила человеческая цивилизация. Его взяли в плен в Египте. Теперь он государственный раб. Зачем заставлять философа таскать
