Привет, красавица - Энн Наполитано
Появившись в зале со своим неизменным ланчем — суп и ржаная булочка, — Араш подсаживался к Уильяму и говорил с ним как с коллегой, за что тот был весьма признателен.
— Меня беспокоит Патерсон. — Массажист кивнул на парня-второкурсника, атакующего защитника, который, подпрыгивая на месте, дожидался своей очереди перед кольцом.
— У него неплохой бросок, — сказал Уильям. — Вы не согласны?
— Техника хорошая, спору нет, но глянь на его приземление.
Уильям проследил, как долговязый парень обводит три конуса и забрасывает мяч в корзину.
— Постарайся все увидеть будто в замедленной съемке. В трех следующих подходах наблюдай за его движениями поэтапно.
Уильям не понял, что хотел сказать массажист, но затем минут двадцать внимательно следил за игроком, пытаясь отметить все по отдельности: наклон корпуса в пробежке, положение ног в развороте, раскрепощенность тела в прыжке к корзине. И вот в четвертом подходе он увидел, как Патерсон, исполняя бросок, прогибается в пояснице, из-за чего, приземляясь на площадку, теряет баланс. Уильям поделился своим наблюдением с Арашем, и тот кивнул:
— Верно. Я думаю, парню надо укреплять голеностоп, у него, похоже, слабые связки. Знаешь, история с тобой заставила меня пересмотреть свою работу. Теперь я стараюсь узнать о прежних травмах игроков. Владея такой информацией, я смогу помочь им восстановиться. Беда в том, — массажист сморщился, — что они врут, отвечая на вопрос о былых повреждениях.
— Наверное, боятся, что их сочтут проблемными и не допустят к игре.
— Вот именно. Дурачье.
Уильям кивнул, оглаживая травмированное колено.
— В этом семестре я не преподаю, начну только через месяц, — сказал он. — У меня есть свободное время. Ничего, если я изредка понаблюдаю за вашей работой? Незаметно.
Араш глянул на него, и Уильям вдруг сообразил, что в общем-то ничего не знает об этом человеке, больше десяти лет оттрубившем массажистом в университетской команде, — женат ли он, есть ли у него дети, где живет, откуда родом. Изучение истории — это исследование того, что окружает значимое событие. Никто и ничто не существует в вакууме. Чарли в домашнем кресле — лишь один срез пласта, а панихида выявила женщину на автобусной остановке, друзей-собутыльников и любителей поэзии, симпатичных сослуживцев по ненавистной работе. Злобных родственников, оглушенных горем дочерей.
— А как же твои занятия в аспирантуре? — спросил массажист.
— Я подстроюсь.
Араш перевел взгляд на площадку.
— Мешать не буду. — Уильям сжался от безысходности, прозвучавшей в голосе, и осознания, что он и впрямь в отчаянии. Когда он смотрел на игроков, душа его приоткрывалась. Он хотел как можно чаще бывать в спортзале. Ему нужен этот крохотный шанс почувствовать себя в норме.
— Было бы здорово, — сказал Араш. — Я воспользуюсь твоей помощью.
Уильям пожалел о сделанном уже в тот миг, как передал Джулии свои записи. Если б не смерть Чарли, он бы не уступил ее настойчивым просьбам, но теперь не хотел еще больше расстроить жену. К тому же он себя чувствовал в долгу перед ней за ее неохотное согласие остаться на старой квартире до конца учебного года.
— Работа еще нечитабельная, — сказал Уильям. — Ты не поймешь, что там к чему. Это черновик, бессвязные наброски.
— Я это учту. Спасибо, что позволил взглянуть, я очень рада.
Следующим утром он увидел, как Джулия, сидя за кухонным столом, переворачивает страницы его сочинения, но потом уже ни разу не застал ее за чтением. Через пару дней рукопись снова попалась ему на глаза — она выглядывала из бумажного пакета, брошенного на кушетку, и Уильям содрогнулся от того, что его детище выставлено на всеобщее обозрение. Казалось, он отдал Джулии путаницу, царившую в его голове и, видимо, душе. Записи эти велись уже почти пять лет, но урывками. Сам Уильям не считал свою работу книгой, как ее называла жена. Для него это было просто занятие, за которое он взялся, напуганный временами возникавшей в нем абсолютной тишиной. Баскетбол — шумная игра, в каждый миг полная скорости, прыжков, бросков, защиты, перехватов, и ее описанием Уильям маскировал собственное внутреннее безмолвие. Вспоминая стук мяча о площадку, он воображал, что это биение его сердца.
Вернувшись с изнурительной тренировки, он писал о знаменитых матчах. Живописуя фирменный стиль великих игроков — ложный замах Оскара Робертсона[20] или бросок крюком Карима Абдул-Джаббара[21], — Уильям весь покрывался мурашками, ощущая некое облегчение, ибо в такие моменты нарушалась та самая глубинная тишина. Однако повествование, следовавшее по ухабистой тропе его восторженности, получалось сбивчивым. Он знал, что жена не поймет его писанины, и, вручая ей рукопись, чувствовал, что словно теряет часть себя. Шли дни, но Джулия молчала и только старательно избегала его взгляда. Туман, когда-то возникший от боли в размозженном колене, вернулся и застил обзор, точно шапка облаков у вершины горы. Все ужасно — и книга, и он сам.
Наконец одним вечером Джулия, собираясь спать, отдала ему рукопись и сказала:
— Хороший труд!
Уильям закрыл глаза, чтобы не видеть ее вымученной радостной улыбки.
— Не надо. Это неправда. Так, писанина для себя. Извини, что она не добудет мне должность.
— Для этого книга не нужна. Мы подыщем тебе работу.
Опять заклубился туман, порождая злость на жену, которой приходилось изображать веру в его талант, скрывая опасение, что в упряжке ее оказалась запаленная лошадь. Уже не впервые Уильям видел эту деланую улыбку и ненавидел себя за то, что ставил близкого человека в подобное положение. Туман превращался в непроглядную мглу.
— Очень интересные примечания, — сказала Джулия. — Весьма необычные.
— Пойду попью. — Уильям выбрался из постели и торопливо прошел в гостиную, но попятился, увидев Сильвию на кушетке. Он совсем забыл про нее и вообще обо всем на свете.
Сильвия тоже растерялась и ойкнула.
— Прости, что я так влетел, — виновато пробормотал Уильям.
— Все в порядке? — спросила Сильвия.
Что-то в ее тоне заставило Уильяма помешкать с ответом. Он представил жену и свояченицу, спящих в обнимку. Ему очень нравилось, что они так заботливы друг к другу. Одним из качеств Джулии, вызывавшим его безмерное восхищение, было ее отношение к семье. Вообще-то она ничего не делала в одиночку, ибо четыре сестры были так близки, что черпали силы друг от друга и всегда могли подменить ту, кто оказался слабее. Джулия — организатор и вожак, Сильвия — читатель и голос рассудка, Эмелин — воспитатель, Цецилия
