Петр Боборыкин - Василий Тёркин
- Дошло ли?!
Усатин прищурился на Теркина и мотнул головой.
- Донос, наверно, сделан на днях... В обеих депешах говорится про это.
И, как бы спохватившись, он перебил себя восклицанием:
- Я знаю и чувствую, откуда это идет. За все свое прошлое приходится отвечать теперь, Теркин... Ведь вашего отца, сколько я помню, его односельчане доконали?
В Сибирь сослали, - подсказал Теркин.
За что?
Смутьян, вишь, был... Правду всем в глаза говорил.
- А я весь свой век ворочал делами и в гору шел, не изменяя тому, что во мне заложили лучшие годы, проведенные в университете. Вот мне и не хотят простить, что я шестидесятыми годами отзываюсь, что я враг всякой татарской надувастики и рутины... И поползли клопы из всех щелей, - клопы, которым мы двадцать лет назад пикнуть не давали. А по нынешнему времени они ко двору.
- Верно, верно, Арсений Кирилыч.
- Такие клопы - мерзкая гадина, и надо ее истреблять персидским порошком, а не трусить... Вы, наверное, в газетах уже читали...
- Ей-ей, не читал, Арсений Кирилыч. Я уже говорил господину Дубенскому, что больше недели листка в глаза не видал.
- Тем лучше!.. Гнусная интрига, направленная против меня. Я вам за завтраком расскажу в общих чертах... Разумеется, если все, кто у меня служит, будет так же щепетилен и слаб душою, как господин Дубенский, не мудрено под каждое дело подкопаться.
Видно было, что на техника он в сильных сердцах и должен излить сначала все, что у него накипело внутри.
- Помилуйте! - закричал он и подвинулся к Теркину. - Вы заведуете технической частью в акционерном деле, вы прямо не замешаны, не значитесь ни членом правления, ни кассиром, и вдруг, оттого, что дело связано, между прочим, и с производством, по которому мы давали свою экспертизу, вы сейчас - караул! И готовы стать на сторону тех, кто строчит доносы и бьет набат в заведомо шантажных газетчонках!.. Все это, чтобы выгородить свое цивическое целомудрие, ха, ха!..
Усатин быстро поднялся и заходил по гостиной.
В первый раз видел Теркин такую раздраженность в своем бывшем хозяине.
Но он с ним был согласен, хотя и не знал, из-за чего Дубенский "выгораживал" себя на случай истории по акционерному обществу. Усатин, наверно, расскажет ему, в чем дело, не теперь, так позднее. Несомненно, однако ж, что минута для займа двадцати тысяч неподходящая, и лучше будет первому не заводить об этом речи.
- Теркин! - заговорил опять Усатин, подойдя плотно к дивану. - Вы у меня переночуете?
- С удовольствием, Арсений Кирилыч.
- Перед завтраком мы съездим выкупаться... Вы мне писали... по делу... я ведь, батюшка, не нашел вашего письма. Теперь я вспомнил наш разговор в "Славянском Базаре"... Вам кредит нужен?
- Точно так.
- Приблизительно на какую сумму?
Глаза Усатина заиграли. В их что-то промелькнуло, какое-то мгновенное соображение.
- Тысяч на двадцать.
- Эх, милый мой! И зачем вы у меня тогда не попросили прямо в Москве?.. Я бы тогда и сорок дал... - Хотел сам извернуться. - Да вы мне напомните, в чем дело.
Теркин кратко и деловито рассказал ему про своего "Батрака".
- Так!.. Ну, тут можно и без залога обойтись... Дайте мне срок, какую-нибудь неделю, все наладить в Москве, тогда мы и это уладим.
- Ой ли? Арсений Кирилыч! - радостно вскрикнул Теркин и поднялся.
Глаза Усатина продолжали играть. Он что-то обдумывал.
- Поедемте купаться на реку... а там поедим и еще обширно перетолкуем.
XXX
До рассвета не мог заснуть Теркин наверху, в той комнате, которую отвел ему нарядчик Верстаков.
Такого душевного переполоха давно не случалось с ним.
Только к концу раннего обеда, когда Арсений Кирилыч велел подать домашней водянки и старого коньяку, стало ему вдомек, к чему подбирается его бывший хозяин.
- Вы сами знаете, Теркин, - начал Усатин другим тоном, спокойнее и задушевнее, - крупные дела не делаются без некоторых компромиссов.
Не сразу уразумел он, на чем произошла "заминка" в новом акционерном предприятии, пущенном в ход Арсением Кирилычем. Как он ни прикрывал того, что стряслось в Москве, своей диалектикой, но "уголовщиной" запахло.
Появились разоблачения подставных акционеров и дутого дивиденда, растраты основного капитала и фиктивной цены акций, захваченных на две трети Усатиным и его подручными. Можно было весьма серьезно опасаться вмешательства администрации и даже прокурорского надзора.
И как Усатин ни замазывал сути дела, как ни старался выставить все это "каверзой", с которой легко справиться, Теркин распознал, что тот не на шутку смущен и должен будет прибегнуть к каким-нибудь экстренным мерам, разумеется, окольными путями.
Прежде чем Усатин заоорил о "маленькой услуге" он уже подумал:
"Будет меня пытать и предложит нелегальную сделку".
- Риск пустой, - сказал Усатин, подбадривая его своими маслянистыми глазками. - А вы мне покажете, Теркин, что добро помните... И я вам даю слово - в одну неделю уладить ваше дело по уплате за пароход... на самых льготных для вас условиях.
Конечно, если верить в звезду Арсения Кирилыча и рискнуть, то можно даже примоститься к делу, буде оно пойдет опять полным ходом, заставить заплатить за себя двадцать тысяч, которых даром никто не даст... Но придется за это впутать себя в целую "махинацию", взять с Усатина дутых векселей на сотню тысяч и явиться подставным владетелем не одного десятка акций.
И Усатин не сделает этого, не заручившись документами, покрывающими его фиктивный долг, такими же дутыми. Кто говорит! Это сплошь и рядом делается во всяких банках, обществах, ликвидациях и администрациях.
Уходя спать, Теркин сказал Усатину:
- Утро вечера мудренее, Арсений Кирилыч, позвольте мне все обсудить... Слишком уж внезапно все это налетело на меня.
На что тот сказал ему:
- Только завтра за чаем вы мне ответите: да или нет. Мне надо взять поезд в час дня, и в случае вашего согласия мы двинемся вместе в Москву.
До рассвета он провозился в постели, перебирал на всякие лады: может он или нет пойти на такое дело, и кончил тем, что решил уклониться, хотя бы задержка в отыскании двадцати тысяч испортила все его расчеты.
Это решение не успокоило его... Он начал добираться до глубины своих побуждений.
Из благородного ли оно источника вытекло?.. Честность ли это?.. Или просто сметка, боязнь влопаться в уголовное дело?..
Кажется, больше второе, чем первое. И такая оценка своей совести огорчила его чрезвычайно... Даже пот выступил у него на лбу.
"Стало быть, - пытал он себя, - будь я уверен, что все останется шито-крыто, иди предприятие Усатина ни шатко ни валко, не поднимай никто тревоги в газетах, я бы, пожалуй, рискнул помочь ему в его делеческих комбинациях, предъявил бы, когда нужно, дутые документы и явился бы на общее собрание с чужими акциями?"
И на этот вопрос он не мог почему-то ответить себе:
"Нет, ни под каким видом!"
Арсения Кирилыча он любил, готов был оказать для него услугу... Так почему же он отказывается теперь, когда тому грозит прямая беда?..
На это он отвечал сначала, что Усатин "покачнулся", а с этим и его вера в него... Значит, он уж не прежний Арсений Кирилыч. Тот ни под каким видом не стал бы подстроивать такую "механику".
А кто его знает?.. Может, он и прежде способен был на то же самое, да только пыль в глаза пускал, всех проводил, в том числе и его, простофилю.
"Нужды нет, - оправдывал себя Теркин, - если он и проводил меня, я-то сам честно верил в него, считал себя куда рыхлее в вопросах совести, а теперь я вижу, что он на то идет, на что, быть может, я сам не пошел бы в таких же тисках".
"Почем ты знаешь?" - вдруг спросил он самого себя, и в груди у него сразу защемило... Уверенности у него не было, не мог он ручаться за себя. Да и кто может?.. Какой делец, любитель риска, идущий в гору, с пылкой головой, с обширными замыслами?
Как может он оградить самого себя, раз он в делах да еще без капитала, с плохим кредитом, от того, что не вылетит в трубу и не попадет в лапы прокурорского надзора?..
С каждыми пятью минутами он все больше и больше запутывался, после того, как пришел к твердому выводу: на посулы Усатина не идти.
- Этакая ерунда! - произнес он вслух, скинул с себя одеяло и встал.
Дольше он не желал теребить себя, но в душе все-таки оставалось неясным: заговорила ли в нем честность или только жуткое чувство уголовной опасности, нежелание впутаться в темное дело, где можно очутиться и в дураках?
Он поднял штору, открыл окно и поглядел на даль, в сторону берега, где круто обрывался овраг. Все было залито розовым золотом восхода... С реки пахнуло мягкой прохладой.
Тотчас же, не умываясь, он присел к столу, достал из своего дорожного мешка бумаги и конверт и быстро написал письмо Арсению Кирилычу, где прямо говорил, что ему трудно будет отказываться и он просит не пенять на него за то, что уехал, не простившись, на пароходную пристань.
