Петр Боборыкин - Василий Тёркин
"Ожирел, Бог с ним, Арсений Кирилыч, - подумал Теркин, продолжая оглядывать его. - Трехпудовый купчина... Барское обличье совсем потерял".
И в самом деле, Усатин даже в последние три месяца, - они виделись весной, - сделался еще тучнее. Тело его занимало все сиденье просторного фаэтона, грузное и большое, в чесучовой паре; голова ушла в плечи, круглая и широкая; двойной подбородок свесился на рубашку; борода точно повылезла, такая же русая, как и прежде, без заметной на расстоянии седины; только острые темно-серые глазки прорезали жир щек и точечками искрились из-под крутых бровных орбит, совсем почти без бровей. Рот сохранял свою свежесть и сочность, с маленькими зубами. На все лицо ложилась тень от соломенной шляпы с вуалем на английский манер.
"Важно катит! - подумал Теркин, засмотревшись охотницки на тройку, и почувствовал приятное, чисто русское ощущение лихости и молодечества. - Важно!.. Кабы на таких же полных рысях и во всем прочем!"
И ему захотелось верить, что такой человек, как Арсений Кирилыч, не свихнется; что все эти газетные слухи просто "враки", и только такой "головастик", как Дубенский, может мучиться из-за подобных пустяков.
За несколько шагов до крыльца храп лошадей заслышался явственно, и пыль, вздымаясь высокими клубами, совсем закрыла фигуру Усатина, когда он подъезжал к конторе.
Оба они, и Теркин, и Дубенский, вышли на крыльцо.
Усатин грузно вылезал, опираясь на руку одного из служащих. Первого увидал он Теркина.
- А!.. Василий Иваныч!.. Вы как?...
Оклик, сделанный молодым, немного шепелявым голосом, показал Теркину, что Усатин забыл про их разговор в Москве и про то письмо, которое он писал ему на днях, извещая о своем приезде... Быть может, не получил его...
Они поздоровались.
- Мы вот с господином Дубенским рассудили перехватить вас, Арсений Кирилыч, по дороге в усадьбу. Пожалуй, отсюда прямо на чугунку укатите... Вас ждут депеши. С моим личным делом я повременю... А письма моего вы разве не получили?
- Какого письма?
- Из Ярославля я вам писал на той неделе?..
- Нет... Вы куда же адресовали?
- Да сюда, в усадьбу.
- Я больше недели мыкаюсь...
И, видя, что Дубенский с нервным лицом переминается с ноги на ногу, Усатин быстро повернулся в его сторону и не договорил.
- Петр Иваныч?.. У вас, стало, что-нибудь экстренное?
- Три депеши, Арсений Кирилыч. Одна была на мое имя. Вот они.
Дубенский вынул из кармана три телеграммы и с дрожью в пальцах подал их.
- Из Москвы? - спросил Усатин.
Теркину показалось, что голос его дрогнул.
И, не раскрывая телеграмм, он обратился, все еще у крыльца, к служащим:
- Вам тоже к спеху?
- Как же, Арсений Кирилыч... - отвечал за всех стоявший впереди худой высокий малый, с длинной желтой бородой. - Насчет теперь...
Белой пухлой рукой Усатин сделал движение.
- Хорошо!.. Господа, я сейчас к вам... Только отпущу их... Пожалуйте в комнаты.
Теркин и Дубенский вернулись в контору, где Дубенский опять начал ходить взад и вперед.
- Послушайте... Петр Иваныч, - окликнул его Теркин, стоя у двери.
- Что вам? - рассеянно отозвался Дубенский.
- Коли вам надо сейчас же объясниться с Арсением Кирилычем, я могу и в садик пойти.
- Нет... Зачем же... Вероятно, он сейчас поедет в усадьбу...
- Да ведь я вижу, Петр Иваныч... вы сам не свой... Право, я лучше в садик выйду.
Теркин взялся за ручку двери, и только что он отворил ее - столкнулся на пороге с Усатиным.
- А вы куда? - звонко спросил тот, входя в контору и сняв шляпу.
Череп его совсем полысел, и только кругом в уровень ушей шла полоса русых, плотно остриженных волос с легкой проседью.
Депеш он еще не читал и держал их в другой руке.
- До вас у Петра Иваныча неотложное дело... Я на воздухе побуду.
- Да разве так приспичило, Дубенский?
- Вы депеши еще не прочли? - спросил техник с ударением.
- Сейчас, сейчас...
Теркину захотелось остаться посмотреть, изменится ли Усатин в лице, когда прочтет депешу.
Первую, уже распечатанную, пришедшую на имя Дубенского, Усатин раскрыл и пробежал.
- А! вот что! - глухо вырвалось у него. - Предполагаю, какого содержания остальные две... Господа... Едем. Я вскрою эти депеши у себя в кабинете.
- Быть может, - начал Дубенский, - вам отсюда придется ехать на станцию.
- Нет, друг мой... я и без того измучился. Если нужно, я поеду завтра... да и то... Я знаю тех... московских. Сейчас голову потеряют.
Глаза его перебегали от Дубенского к Теркину... Лысина была влажная. Нос, несколько вздернутый и тонкий - на таком широком и пухлом лице, - сохранял свое прежнее характерное выражение.
- Едемте, господа... И первым делом выкупаемся.
Еще раз пробежал он депешу и наморщил лоб.
Но двух остальных он так и не вскрыл.
"Малодушие закралось, - подумал Теркин, - чует что-нибудь очень невкусное..."
Но вера в этого человека еще не дрогнула в нем. И желание отвести ему беду зашевелилось в его душе.
XXIX
В гостиной, с дверью, отворенной на обширную террасу, было свежее, чем на воздухе. Спущенные шторы не пропускали яркого света, а вся терраса стояла под парусинным навесом.
Теркин оглядывал комнату - большую, неуютную, немножко заброшенную. Мебель покрывали чехлы. Хозяйского глаза не чувствовалось. Правда, семейство Усатина за границей. Но все-таки было что-то в этой гостиной, точно предвещавшее крах.
Усатин, когда они приехали, провел Дубенского в кабинет. Голоса их не доносились в гостиную, да Теркин и не думал прислушиваться... Объяснение затянулось. Он закурил уже третью папиросу.
Дверь из кабинета выходила тоже на террасу, за углом.
Заслышался наконец гул разговора. По террасе шли Усатин и Дубенский. Они остановились в глубине ее, против того кресла, где сидел Теркин.
Теркин ерошил волосы и двигался боком, заслоненный обширным туловищем Усатина. И на лице Арсения Кирилыча Теркин тотчас же распознал признаки волнения. Щеки нервно краснели, в губах и ноздрях пробегали струйки нервности, только глаза блестели по-прежнему.
- Как знаете! Я вас не желаю насильно удерживать, - дошли до слуха Теркина слова Арсения Кирилыча, - но не следовало, милый мой, так рано труса праздновать!..
Он обернулся в сторону открытой настежь двери и увидал Теркина.
- Значит, вы сейчас обратно? - резче спросил он вслед за тем Дубенского.
Тот что-то пробормотал и торопливо протянул руку, сделал два шага по террасе назад, потом повернул и прошел гостиной, чтобы проститься с Теркиным.
- Перетолковали? - спросил Теркин.
- Да-с... Я еду... сейчас... Очень жаль, что не удалось...
Дубенский не договорил, стиснул руку Теркина и быстро зашагал к двери в переднюю. Волосы его были в беспорядке, все лицо влажное.
- Ну, будьте здоровы!
Свое пожелание Теркин пустил ему вслед стоя.
- А!.. - окликнул его сзади Усатин. - Вот это чудесно! Какая прохлада! Мы здесь и закусим... В столовой наверно духота... Только еще рано... Мы посидим, потолкуем... Не угодно ли на диван?
Он взял Теркина за плечо и повел его к низкому дивану у одной из внутренних стен.
- Вот сюда... Позвольте раскурить о вашу папиросу.
Они расселись... Усатин закурил и раскинулся по спинке дивана.
- У-ф!.. - выпустил он воздух звонкой нотой.
- Вам, Арсений Кирилыч, наверно, не до меня и не до моих дел, - начал Теркин искренно и скромно. - Что-то у вас такое стряслось...
- Вы знаете? Из газет?
Вопрос Усатина зазвучал резко.
- Нет, от господина Дубенского... я кое-что...
- Тосподин Дубенский, - прервал уже раздражительнее Усатин, - как я ему сейчас на прощанье сказал, слишком скоро труса празднует.
Он ударил себя по ляжке и переменил положение своего грузного тела.
- Удивительное дело!.. Кажется, я всем таким господам, как милейший Петр Иваныч, давал и даю ход. Без моей поддержки ему бы не выбраться из мизерии поднадзорного прозябания.
- А господин Дубенский из нелегальных был?
- Помилуйте!.. И как еще!.. Теперь он директор значительного завода. Пять тысяч жалованья и процент. Во мне было достаточно времени увериться. Я никого из работающих со мною не подведу.
- Вы-то!
Это восклицание вылетело у Теркина задушевной нотой.
- Только со мной идти надо вперед смело, не бояться риска, временных заклепок, подвохов, газетной брехни, всяких дешевых обличений, даже прокурорского надзора... на случай доносов...
- А нешто до этого дошло, Арсений Кирилыч? вполголоса спросил Теркин, слегка нагнувшись к Усатину.
- Дошло ли?!
Усатин прищурился на Теркина и мотнул головой.
- Донос, наверно, сделан на днях... В обеих депешах говорится про это.
И, как бы спохватившись, он перебил себя восклицанием:
- Я знаю и чувствую, откуда это идет. За все свое прошлое приходится отвечать теперь, Теркин... Ведь вашего отца, сколько я помню, его односельчане доконали?
