Петр Боборыкин - Василий Тёркин
С лица Дубенского не сходило выражение ущемленности. Теркину еще больше захотелось вызвать его на искренний разговор; да, кажется, это и не трудно было.
- В Москву депешей, что ли, требуют Арсения Кирилыча? - спросил он умышленно небрежным тоном и выпустил дым папиросы вбок, не глядя на Дубенского, севшего ниже его одной ступенькой.
- Три телеграммы пришли... Одна даже на мое имя... Поэтому я и знаю... Первые две получены с нарочным вчера еще.
- Да ведь Арсений Кирилыч в городе?..
- От нас станция ближе... Оттуда прямо посылают...
- Значит, приспичило?
Дубенский взглянул на него с наморщенным лбом и выговорил слегка дрогнувшим звуком:
- Все по обществу... этому.
- По какому? По нефтяному делу?
- Именно.
- В правлении, поди, чего натворили? Кассир сбежал, али что? По нынешнему времени это самый обыкновенный сюрприз.
- Нет... видите ли...
Техник снял картуз и отер платком пот с высокого, уже морщинистого лба.
- Да вы, Петр Иванович, не думайте, пожалуйста, что я у вас выпытываю. Ни Боже мой!.. В деловые секреты внедряться не хочу... Но вам уже известно, что я у Арсения Кирилыча служил, много ему обязан, безусловно его почитаю. Следственно, к его интересам не могу быть равнодушен.
Глаза Теркина загорелись, и он, обернувшись к технику всем лицом, говорил теплыми нотами.
Тот накрылся, сделал громкую передышку и вытянул ноги.
- Вы ничего не читали в газетах? - неуверенно и опять с приподнятой бровью спросил он.
- Да я больше недели и газеты-то в руках не держал. Все на пароходах путаюсь, вверх и вниз.
- Тогда, конечно...
"Не речист ты, милый друг", - подумал Теркин.
- А нешто что-нибудь такое есть? Травля какая... Набат забили?
- Именно, именно... И так нежданно. Подняли тревогу... Письма... Обличения... Угрозы...
- Угрозы? Чем же стращают и по какому поводу?
- Это... сложно... долго рассказывать... разумеется, в каждом акционерном предприятии, - щеки Дубенского начали краснеть, и глаза забегали, - какою целью задаются? На что действуют?.. На буржуазную алчность. Дивиденд! Вот приманка!
- А то как же?
Вопрос Теркина прозвучал веско и серьезно.
- Да разве трудовым людям, - еще нервнее спросил Дубенский, - вот таким хоть бы, как вы и я, следует откармливать буржуев?
"Ну да, ну да, - думал Теркин, - ты из таких. Не уходился еще..."
- Не давать хорошего дивиденда, - выговорил он спокойно, - так и акции не поднимутся в цене, и предприятие лопнет. Это - буки-аз - ба.
- Конечно, конечно! Буки-аз - ба... Но есть предел... Можно... вы понимаете... можно, по необходимости, подчиняться условиям капиталистического хозяйства.
- Какого? - переспросил Теркин.
- Капиталистического... понимаете... буржуйного... Но если перепустить меру и... как бы сказать... спекулировать на усиленные приманки - это не обходится без... понимаете?..
"Без шахер-махерства", - добавил про себя Теркин.
- Понимаю, - протянул он вслух и сдунул пепел с папиросы.
- Ну, вот, - оживленнее и смелее продолжал Дубенский, - и надо, стало быть, усиленно пускать в ход все, что привлекает буржуя.
"Эк заладил, - перебил про себя Теркин, - буржуй да буржуй!"
- Это вы буржуем-то вообще состоятельных людей зовете? - спросил он с улыбочкой.
- Представителей капиталистического хозяйства...
- Да позвольте, Петр Иваныч, вы все изволите употреблять это выражение: капиталистическое хозяйство... И в журналах оно мне кое-когда попадается. Да какое же хозяйство без капитала?
Он хорошо понимал, куда клонит Дубенский, и сам не прочь был потолковать о том, как бы надо было людям трудовым и новым заводить , что можно, сообща. Но его этот техник начал раздражать более, чем он сам ожидал. Такое "умничанье" считал он неуместным и двойственным в человеке, пошедшем по деловой части. Что хочется ему поскорее начать хозяйствовать - это естественно... Или общество устроить почестнее, так, чтобы каждый пайщик пользовался доходом сообразно своей работе, как, например, в том пароходном товариществе, куда он сам вступает... А ведь этот Дубенский не в ту сторону гнет... Он, наверное, сочувствует затеям вроде крестьянских артелей из интеллигентов.
И Теркину вспомнился тут его разговор на пароходе с тем писателем, Борисом Петровичем. Он ему прямо сказал тогда, что считает такие затеи вредными. Там, в крестьянском быту, еще скорее можно вести такое артельное хозяйство, коли желаешь, сдуру или от великого ума, впрягать себя в хомут землепашца, а на заводе, на фабрике, в большом промысловом и торговом деле...
Дубенский не сразу ему ответил.
- Не в том вопрос... - начал он еще нервнее. - Без капитала нельзя. Но на кого работать?.. Вот что-с!.. У Арсения Кирилыча были совсем другие идеи... Он хотел делать рабочих участниками... вы понимаете?
- Понимаю!.. Это в виде процента, что ли?
- Именно.
- Против этого я не буду говорить... но опять не сразу же... Надо спервоначалу поставить дело на прочный фундамент...
- А вышло по-другому, - голос Дубенского упал, - совсем по-другому. Понадобились... я вам сказал... приемы... делечества... понимаете? И в этих случаях можно очутиться в сообщниках, не желая этого...
"Вот оно что! - подумал Теркин. - Видно, и тебя впутал хозяин-то!"
- О чем же, собственно, в газетах гвалт подняли? - спросил он строже и даже нахмурился.
- Мне, право... весьма неприятно излагать вам это... Конечно, тут есть какая-нибудь интрига...
- Подвох!.. Со стороны меньшинства? Или действительно проруха какая?
- Есть... к сожалению... и кое-что похожее на правду.
- Да неужто Арсению Кирилычу серьезные гадости предстоят? Преследование?
"Неладно, неладно", - прибавил Теркин про себя, и ему стало вдруг ясно, что он уедет отсюда с пустыми руками.
- Арсения Кирилыча вызывают безотлагательно. Надо сейчас же принять меры.
- Он - ума палата... В разных передрягах бывал... Да к тому же, как я его разумею, ничего бесчестного, неблаговидного он на душу свою не возьмет... Не такой человек.
"А почем ты знаешь?" - поправил он самого себя.
И ему захотелось, забывая про неудачу своей поездки к Усатину, поглядеть на то, как Усатин поведет себя и во что именно завязил он одну ногу... а может, и обе.
- Очень, очень... все это прискорбно!
Возглас Дубенского отзывался большой горечью.
Теркин сбоку оглядел его и подумал:
"Какой ты техник, директор?.. Тебе бы лучше книжки сочинять или общежития на евангельский манер устраивать".
- Да ведь вы - служащий... ваше дело сторона. Коли вы перед акционерами прямо не ответственны? - спросил Теркин, нагнувшись к Дубенскому.
- В настоящую минуту... весьма трудно ответить вам... вы понимаете... весьма трудно.
XXVIII
Загудевший вдали колокольчик прервал Дубенского.
- Это Арсений Кирилыч? - спросил Теркин.
- Он, он!
Оба встали и вернулись к наружному крыльцу с навесом и двумя лавками.
Там уже дожидалось несколько человек мелких служащих, все в летних картузах и таких же больших сапогах, как и Дубенский.
- Арсений Кирилыч едут, - доложил один из них технику и снял картуз.
Тот поблагодарил его наклонением головы.
- Он наверно в конторе побудет, - сказал Дубенский Теркину, пропуская его вперед.
Справа из сеней была просторная комната в четыре окна, отделанная как конторы в хороших сельских экономиях: серенькие обои, несколько карт и расписаний по стенам, шкапы с картонами, письменный стол, накрытый клеенкой, гнутая венская мебель.
Но и в ней стояла духота, хотя все окна были настежь.
- Здесь посидим или пойдем на крылечко? - спросил Теркин, не выносивший духоты.
Можно было еще кое-что повыведать у Дубенского. Но он не любил никаких подходов. Пожалуй, есть и какая-нибудь нешуточная загвоздка... Быть может, и ничего серьезного для кредита усатинской фирмы нет, а этот нервный интеллигент волнуется из-за личной своей щепетильности, разрешает вопрос слишком тревожной совести.
Но... газеты? Обличительный набат?.. Положим, у нас клевета и диффамация самый ходкий товар, и на всякое чиханье не наздравствуешься... Однако не стали бы из-за одних газетных уток слать три депеши сряду.
Дубенский так был поглощен предстоящим объяснением с Усатиным, что не слыхал вопроса Теркина и заходил взад и вперед по конторе.
Вопроса своего Теркин не повторил и присел к окну, ближайшему от крыльца.
Через две-три минуты показалась коляска вроде тарантаса на рессорах, слева из-за длинного амбара, стоявшего поодаль, по дороге из уездного города.
Сажен за тридцать острые глаза Теркина схватили фигуру Усатина. Он ехал один, с откинутым верхом и фартуком, в облаке темноватой степной пыли. Лошади, все в мыле, темно-бурой масти, отлично съезженные, широко раскинулись своим фронтом. Коренник под темно-красной дугой с двумя колокольчиками иноходью раскачивался на крупных рысях; пристяжные, посветлее "рубашкой", скакали головами врозь, с длинными гривами, все в бляхах и ремнях, с концами, волочившимися по земле. Молодой кучер был в бархатной безрукавке и низкой ямской шапке с пером.
