Мальчик - Фернандо Арамбуру
Но они не придали никакого значения столь мелкой неприятности и весело двинулись к дому, чтобы отпраздновать там важное событие. Крестная прихватила с собой из Бембибре все что нужно для приготовления косидо[3], а также бурдючок красного бьерсо, вилок капусты и фасоль, которую сама заранее уже потушила при участии мужа-полицейского, большого специалиста, судя по всему, по кулинарной части.
В дверях Мариахе ненароком оглянулась назад и сразу заметила Ричи, который сидел в церкви у самой стены и не сводил с нее глаз.
Нуко, разумеется, никак не мог запомнить ту рыбину, ведь ему было всего три года, когда он ее видел. Хотя потом Мариахе и Хосе Мигель не раз с детским восторгом описывали ему угря, которого однажды выловил отец. А ты помнишь большую черную рыбу, которую aita – которую я – поймал в море? Но нет, тот угорь в метр с лишним длиной никакого следа по себе в памяти мальчика не оставил.
Как-то раз воскресным утром Хосе Мигель вошел в квартиру, обмотав вокруг шеи огромную рыбину на манер скользкого шарфа, и был уверен, что на сына это должно произвести такое сильное впечатление, какое просто не может не сохраниться на всю жизнь. Потом он, стоя перед Нуко, поднял угря за хвост, чтобы поразить сына его размером, потом, свернув кольцом, положил на кухонный стол и поспешил объяснить: только ты не бойся, это точно не змея. Однако Нуко с опаской смотрел на угря и ни за что не хотел до него дотронуться. Но явно не из страха, а скорее из чувства невольной брезгливости. В любом случае он вскоре потерял к отцовскому трофею всякий интерес, хотя тот вроде бы должен был стать для малыша новой забавой. Мариахе часто говорила, что Нуко получился у них слишком уж тихим и смирным, и не скрывала своих опасений: когда ему придет пора поступать в школу, одноклассники тотчас это заметят и станут над ним насмехаться, а то и обижать его.
Вечерами, укладывая сына спать, Хосе Мигель рассказывал ему разные истории, читал стихи, пел детские песенки или просто что-то мурлыкал. И нередко выходил из детской, растаяв от нежности. Maita, пообещай мне, что мы никогда и ни за что его не ударим, а если начнет озорничать, проявим терпение и попробуем втолковать, не повышая голоса, спокойно и доходчиво, что и почему он сделал не так, объясним все как надо. Договорились?
Разумеется! Подумай сам, разве в нашем доме кто-нибудь когда-нибудь давал волю рукам?
Сидя на стуле рядом с кроваткой Нуко, отец рассказал ему во всех подробностях, как ему удалось выловить такого угря. Уж ты мне поверь, это было очень даже непросто. Хосе Мигель, выпучив глаза, размахивал руками, чтобы сделать историю более захватывающей. На море гуляли такие волны, что мы едва не отказались от нашей обычной субботней рыбалки. Даже до выхода в открытое море катер начало мотать, как шальные качели. Но я на это внимания не обращал, потому что не страдаю морской болезнью. Вот чему ты, Нуко, должен в первую очередь научиться – не реагировать на качку, если хочешь, чтобы когда-нибудь мы и тебя взяли с собой на рыбалку. Теперь слушай дальше. Нам приходилось то и дело крепко хвататься за борта, чтобы не свалиться в воду. И тут я вдруг заметил, что моя удочка изогнулась дугой. Было уже близко к полуночи, а мы решили не возвращаться на берег до рассвета.
Вдали виднелись россыпи светящихся точек – огни какого-то поселка. Но лодку качало так сильно, что казалось, будто гроздья береговых огней то взлетали вверх, то снова падали вниз. Хосе Мигель тотчас понял, что на крючок попалась большая рыба. Или хотя бы средних размеров, это уж точно. А не какая-нибудь мелочь, если судить по ее рывкам. Он медленно подтягивал леску, а она у него была очень крепкой, и давал рыбе короткие передышки, чтобы та потом снова и снова пыталась освободиться, растрачивая на эти попытки побольше сил. Хосечо, его друг, помогал ему удерживать удочку, укрепленную в зажиме, откуда она могла запросто и вылететь. Бились они с рыбой долго, пока наконец не почувствовали, что она начала слабеть, хотя время от времени и возобновляла борьбу, но с каждым разом перерывы становились все длиннее, и прежние рывки уже не повторялись. Наконец они в четыре руки втащили ее в лодку и при свете фонарей увидели, что это был угорь. Отнесу его сыну, вот удивится! Хосе Мигель собрался было рассказать Нуко, как они поместили угря в ящик со льдом, чтобы доставить домой свежим, но тут заметил, что мальчик заснул.
С легким скрипом открывается дверь в комнату Нуко. Там в темноте сидит на стуле Никасио. Скосив глаза, он видит свою жену, босиком застывшую на пороге. Канделария подходит к нему. На ней та же ночная рубашка, которая в последние дни была в больнице. Рубашка хорошо сохранилась, несмотря на то, что с тех пор прошло уже столько лет, и немного не достает ей до колен, открывая стройные ноги и изящные маленькие ступни, какими они были в лучшую пору ее молодости. На голове у Канделарии легкая кружевная вуаль – как в день свадьбы. Из-под вуали видны вьющиеся волосы. Ты? И откуда ты в такой час явилась? Неужто сумела улизнуть с кладбища? Она отвечает: как же ты постарел, Никасио! И вообще, лучше помолчи! Потом она упрекает его за слишком холодный прием: мы так долго не виделись, а ты не нашел для меня ни одного ласкового слова… Хотя она, если говорить честно, проделала такой долгий путь сюда из Пласенсии не для того, чтобы встретиться с мужем, просто ей захотелось взглянуть на внука или внучку, без разницы, так как все это время не терпелось познакомиться с ним или с ней. Никасио начал извиняться. Ведь он и вправду повел себя не слишком вежливо, но только от неожиданности, только это помешало ему сразу же отыскать нужные слова. И чтобы смягчить Канделарию, он говорит, что она
