Мальчик - Фернандо Арамбуру
Но у Хосе Мигеля была, как оказалось, еще одна проблема. Да? Неужели что-то еще? Никогда за все время их знакомства он не был так откровенен с тестем. Мой зять либо очень одинок, либо дошел до полного отчаяния, подумал Никасио, либо то и другое разом.
Мелкий дождь падал на Хосе Мигеля медленно, с каким-то тупым равнодушием пропитывая одежду, и тем не менее он дважды отказался от предложения Никасио вместе укрыться под зонтом. И продолжал сидеть на мокрых ступенях – капли воды текли по его лицу, а пряди волос облепили голову.
И он рассказал, что они с Мариахе вот уже несколько месяцев пытаются зачать еще одного ребенка, но у них ничего не получается. Правда, она и в первый раз тоже долго не могла забеременеть. Разве? Я этого не знал. Да, тогда у нас ушло около двух лет на такого рода попытки. И только потом случилось чудо – и родился Нуко.
И Хосе Мигель, разумеется, много об этом размышлял. Понятно ведь, что Мариахе не была бесплодной, раз однажды уже стала матерью. А ты, отец, тогда нас без конца шпынял. Хотя нельзя исключить и того, что с тех пор у нее в организме что-то разладилось и перестало функционировать как надо. Нет, я вовсе не имею в виду, что у нее там случился какой-то сбой или еще чего, нет, просто в какой-то точке на положенном для этого пути может появиться некое препятствие, некий заслон, мешающий процессу счастливо завершиться. Так или иначе, но Хосе Мигель долго обдумывал эту проблему и склонился к мысли, что она – если только есть какая-то проблема, а судя по всему, она все-таки существует – может корениться в нем самом, скажем, в его сперме, в качестве его спермы. Он обсудил этот вопрос с другом, с которым они по выходным рыбачили в море, и Хосечо, этот его друг, посоветовал ему сходить к доктору и сдать нужные анализы. Ну а что говорит Мариахе?
Нуко настойчиво дергал деда за руку, давая понять, что хочет поскорее уйти.
Мариахе ничего об этом не знает.
Никасио разговаривал с зятем уже без малого полчаса, и мальчик стал вести себя слишком беспокойно, всячески давая деду понять, что им пора продолжить прогулку, поэтому старику не осталось ничего иного, как подчиниться. Он распрощался с Хосе Мигелем, который остался сидеть на том же месте, словно любая другая компания, кроме темноты и дождя, была бы ему сейчас в тягость. Смотри не простудись, хотя это, конечно, твое дело. Ладно, а ты не рассказывай дочери, что видел меня. Лучше не рассказывай.
Никасио короткими шажками двинулся по дороге, идущей вверх, и шел, прижав кулак к бедру, как всегда, когда гулял с Нуко, но от обычной беседы с самим собой воздерживался, пока не завернул за угол и не потерял зятя из виду.
А ну-ка погляди мне в глаза, маленький паршивец. Может, объяснишь, почему ты так безобразно себя вел? Ни на миг не переставал меня дергать, пока я разговаривал с твоим отцом. А ведь человек явно не в себе… И ты вдруг ни с того ни с сего говоришь ему, чтобы он не вздумал бросаться под поезд. Неужели совсем его не любишь? Разве сыну позволено так разговаривать с отцом? И не стыдно тебе? Скажи ты такое мне, я бы влепил тебе такую затрещину, что на всю жизнь запомнил бы. Хотя, если рассудить по справедливости… Тоже мне отец, черт бы его побрал! Он ведь тебя вроде даже и не заметил.
Навстречу Никасио шли три человека. И он сразу умолк. Они с ним поздоровались. Их лиц старик не разглядел. Наверняка и они тоже не разглядели его лица, наполовину скрытого зонтом. Он что-то буркнул в ответ и подождал, пока шум голосов и шаги стихли у него за спиной, а потом опять обратился к Нуко.
Понятно, что меня-то Хосе Мигелю не обмануть. Он задумал что-то дурное. Я это знаю, как если бы видел все его мысли через дыру во лбу. Да и ты тоже о чем-то догадался, правда ведь? Сдается мне, что сегодня он был готов совершить большую глупость, хотя запросто может выполнить задуманное и нынче же ночью. Но он уже достаточно взрослый, чтобы знать, что делает.
Теперь железная дорога осталась далеко позади. Никасио по пустынным улицам дошел до своего района. Кому еще взбрело бы в голову разгуливать в такой час и при такой погоде? Подниматься в горку ему было трудно. Он начал задыхаться и решил немного постоять. Скажи мне, Нуко, где ты хотел бы переночевать – у себя в комнате или на кладбище? Мальчик выбрал свою комнату. Я так и думал. К тому же до кладбища нам идти еще далеко, а дома у тебя есть собственная кроватка, а также игрушки, там тебе будет тепло, и ты будешь не один… Уж чего лучше.
Я несколько дней провела в сомнениях и страшно нервничала, все никак не решаясь сообщить ему долгожданную новость. Боялась, что он станет слишком бурно радоваться. А еще подумала: из-за этой его радости я могу наделать глупостей. Знаете, я ведь никогда и никому этого не рассказывала. Вы первый. И даже сейчас, когда все это уже не имеет ни малейшего значения, мне трудно избавиться от ощущения вины и грязи.
К тому времени со дня нашей свадьбы прошло без малого два года. Мы поженились в Ортуэлье, обвенчались в церкви, хотя ни Хосе Мигель, ни я верующими не были. Вернее, я иногда все-таки немного верила, а он – ни капельки. Но моя мать никаких других вариантов не допускала, и свекровь на самом деле тоже, хотя свое мнение на сей счет высказывала более сдержанно. Времена-то были другие. Венчались мы в субботу, и священник, как и положено, причастил нас, а это потом, когда мы проводили медовый месяц на Тенерифе, послужило нам поводом для бесконечных шуток. Вот скажите мне теперь вы, честно скажите: быть взрослым – это, по сути, и означает умение каждодневно идти на компромиссы и благоразумно, из
