Доктор, не споткнитесь о поребрик! - Жанна Юрьевна Вишневская

Обследование через два месяца показало прогресс в речевой функции, через три он расстался с палкой, а через четыре появилась положительная динамика на аудиограмме, и врачи решили попробовать слуховой аппарат.

Лидия Сергеевна уже знала о собаке, передавала ей всегда что-нибудь вкусное и решилась однажды пойти к сторожу и поблагодарить то ли его, то ли самого пса. Запаслась хорошим куском ливерной и бутылкой водки и, пока Сергей был в мастерской, постучалась в подсобку.

Нелюдимый сторож долго не мог понять, что Лидии Сергеевне нужно, а потом все же впустил, подобрел и даже поставил чай. Долго слушал, дал ей возможность выговориться, кивал. Потом протянул руку, погладил собаку:

– Молодец, Акбар.

– Акбар! – позвала Лидия Сергеевна.

Пес не обернулся, продолжая смотреть на хозяина.

– Акбар, на! Возьми! – протянула она ему колбасу.

Ноздри пса дрогнули, он повернул морду, аккуратно взял кусок и отошел.

Пора прощаться, подумала Лидия Сергеевна.

– Еще раз спасибо и вам, и Акбару. Пойду встречать сына.

– Подождите! – остановил ее сторож. – Я думаю, что вам надо знать. Сами решите, говорить или не говорить Сергею. Акбар ничего не слышит, он глухой.

Глава шестнадцатая

Ортопедия. Саркома Юинга

В операционной было привычно холодно. Неожиданной и даже подозрительной казалась тишина на этаже. Хотя это не неотложная хирургия, а плановая ортопедия. В неотложке ни на минуту не прекращается поток – только и успевают убрать тазы, наспех вымыть и поменять инструменты, а уже следующего на стол. Крики, слезы, стоны.

А на отделении все по плану. Хотя бывает аврал, когда сочетанную массовую травму привозят. Тогда все свободные операционные и всех врачей – в ружье. Свистать всех наверх!

Лето. Сегодня среда. Меньше травм. Это в выходные и зимой везут потоком. А сейчас даже инструментам есть время вздохнуть и погреть бока в синем свете дезинфекционных ламп. Как в солярии. Лежат, поблескивают и тихонько переругиваются. В основном щипцы и зажимы. Кохеры с Бильротами вообще надо разделять. Вроде и цель одна – остановить кровь. Но зажим Бильрота не травмирует, и насечек у него нет, зато держит непрочно. А Кохер – намертво, но крошит ткани. Вот и толкаются на подносе, выясняя отношения. Пока иглодержатель на них не шикнет: «Хватит уже, вояки! Надоело! Как надо быстро, так, конечно, Кохер схватят, если не так сильно – то можно Бильротом остановить. Все важны».

Скальпель спокойно дремлет, завалившись на острый бок. Куда без него в хирургии? Можете хоть все переругаться. А где большие инструменты, там потише. Пилы, трепанатор – эти, к счастью, не каждый день требуются. Если хирург пилу берет, то плохо все. Останется культя, на которой гроздями висят и Кохеры, и Бильроты. Потом перевязывают сосуды, снимая зажимы по одному, и тишина тягостная повисает в операционной. Ведь проснется больной, и надо будет как-то сказать, что у него на одну руку или ногу меньше. А это страшно очень. Пусть жизнь и спасли.

Не любит доктор Лунгин пилы, хотя и ортопед. С детства не любит, как и яблоки.

* * *

– Доктор, миленький! Ну неужели ничего нельзя сделать? – Заплаканная мать и перепуганный подросток смотрят на врача. – Может, химия, радиация? Но почему сразу ампутация? Ему же пятнадцать лет только! Он в футбол играет! – вымаливает мать. – Полгода назад всего стала побаливать левая нога. Сначала терпимо, потом сильнее. Пошли в поликлинику, участковая посмотрела и успокоила, что пройдет. Просто растет мальчик. Потом боли стали такими, что он перестал спать и не мог тренироваться. Тогда сделали рентген…

Мать говорила быстро, вдаваясь в детали, боясь что-то пропустить. Она жадно пыталась поймать взгляд доктора Лунгина, углубившегося в снимки и историю болезни. Сам мальчик сидел, опустив голову. Он давно смирился с диагнозом, его раздражали суета матери и таскания по врачам. Операция страшила, но боли уже были такими, что даже наркотические препараты помогали лишь ненадолго. Сейчас боль подступала снова, и он сидел, кусая губы, думая только о том, чтобы принять следующую спасительную таблетку. Он давно не ходил в школу, не отвечал на телефонные звонки, замкнулся в себе, желая лишь впасть в тревожное забытье на несколько часов. Нет, сначала он не хотел верить, сцепив зубы, ходил на тренировки, но все больше и больше отставал, начинал хромать, делал бесконечные упражнения, пытаясь победить болезнь характером и упорством. Однако ничего не помогало, и он сдался.

Наконец доктор Лунгин тяжело вздохнул и поднял голову:

– У вашего сына саркома Юинга. К сожалению, я вынужден подтвердить то, что вам говорили до сих пор. Ногу нужно ампутировать, это единственный шанс спасти жизнь.

– И остаться одноногим уродом? – Мальчик поднял глаза, настолько переполненные болью и страданием, что у доктора Лунгина защемило в груди.

– Я не буду тебе врать, Иван, – обратился к нему доктор, как ко взрослому. – Да, ты будешь одноногим, но ты будешь жить. Потом, когда заживет, – Лунгин намеренно опустил слово «культя», – мы закажем тебе протез, специальный, чтобы ты смог не только ходить, но и бегать. Ну, к сожалению, начать все равно надо с химиотерапии. С операцией затянули, опухоль разрослась. Тем не менее шансы у тебя неплохие. Ты будешь в отделении не один, там таких много. Все стараются друг друга поддерживать, родители и друзья будут приходить.

Мама Ивана тихо плакала. У нее уже не осталось сил. Она долго не верила, боролась, искала специалистов, ходила к бабкам и костоправам. Потратила кучу денег на шарлатанов, из-за которых лечение только затянулось, а результата как не было, так и нет. Наконец кто-то посоветовал Лунгина в областной больнице.

Он был ее последней надеждой, которая тоже не оправдалась. Воспитала она Ивана одна, гордилась им: мальчик хороший, послушный. И вот такое горе.

Доктор Лунгин продолжал:

– Я понимаю, смириться трудно, еще сложнее будет привыкать к протезу. Надо ложиться в больницу. Поверь, как только лечение начнется, сразу на душе станет легче. Самое страшное – это ожидание.

Иван от боли уже не слышал доктора. Только бы не завыть в голос – такое он позволял себе, пока мать на работе. В первый раз – после звонка Ани.

– Привет! Как дела, как себя чувствуешь? Скоро вернешься в школу?

Иван отвечал односложно, не зная, как закончить разговор, и в тоже время страшился, что она повесит трубку первой. Аня продолжала тараторить, посвящая его во все последние сплетни, а он полулежал на диване, качая