Я не прощаюсь - Хан Ган
* * *
Всё тело, кроме ступней, я закрыла пуховиком, а голову до щёк зарыла в капюшон, но на нос и веки падал снег, который я не могла убрать. Если я вытяну руку из своего скрючившегося тела, я снова начну мёрзнуть, поэтому снег придётся потерпеть. Беспрестанно трясущийся подбородок так обмёрз, что готов был вот-вот отвалиться. Зубами цепляюсь за рукав, покрытый снегом, пытаюсь терпеть, когда мне приходит вот эта мысль: вода никогда не исчезает – постоянно циркулирует, значит, на моё лицо сейчас падает тот же снег, который когда-то видела Инсон. Я отрываю свои руки от колен, вспоминая о тех людях, которых увидела мать Инсон на спортивном поле рядом со школой, и стряхиваю снег с век и носа. Вдруг тот снег, что лежал на мёртвых лицах тогда, сейчас на моих руках?
* * *
Какие мысли могут меня спасти,
Когда нет ни палящего пламени в груди,
Ни тебя, что вернётся ко мне в объятия?
* * *
– Будешь лапшу? – спросила Инсон, а сидевший на её плече попугай отчётливо ответил:
– Да.
Инсон подошла к холодильнику и достала из него пачку лапши. Усевшийся на столе Ама распахнул крылья, взлетел и подсел на другое её плечо. Она взяла одну палочку, разделила её на две части и начала кормить попугайчиков. Инсон переглядывалась с ними, пока они поочерёдно хрустели лапшой.
– Хочешь попробовать?
Я в растерянности беру пачку лапши, которую мне протягивает Инсон, и тут же попугайчики перелетают на мои плечи. Я повторяю за Инсон, разделяя палочку лапши на две части, и одновременно протягиваю их обоим попугаям, немного растерявшись, не зная, на кого из них сначала посмотреть. Каждый раз, когда они отламывают лапшу, мои ладони немного дёргаются – такое ощущение, будто ломается грифель автокарандаша.
* * *
Я не знаю, как спят и умирают птицы.
Обрывается ли их жизнь, когда угасает оставшийся свет?
Их жизнь – этот хрупкий поток энергии – протянет ли он до утра?
* * *
Как долго ещё до рассвета?
Колотящий всё моё тело холод понемногу спадает. Температура явно не может повышаться, но меня клонит в сон, словно на мою куртку наваливается кусок тёплого воздуха. В какой-то момент притупляется ощущение падающих на веки снежинок. Мне уже почти не холодно.
Каждый раз, засыпая и отпуская колени, я обратно сплетаю пальцы. Я не чувствую ни падающих снежинок – которые ощущаются как слегка касающийся меня кончик кисти – ни наворачивающуюся на глаза влагу.
В этом снотворном тепле, которое расплывается по моему телу, словно рябь, я вновь погружаюсь в мысли. Циркулирует не только вода, но и ветер, и море тоже. В тех облаках складываются не только снежинки этого острова, но и со всяких других далёких мест. Возможно, когда я впервые протянула руку к первому снегу в городе К. в пять лет, и когда я насквозь промокла на велосипеде в ливень в Сеуле в сорок лет, и когда семьдесят лет назад на спортивном поле рядом со школой сотни тел детей, женщин и стариков завалило снегом до неузнаваемости, и когда от латунной водяной колонки отскакивал дождь и цыплята с курицами роптали, размахивая крыльями, у себя в клетке, и когда вместе с каплями воды рушатся кристаллы и окровавленный лёд, и даже сейчас – когда на моё тело валится снег – возможно, это всё одна и та же вода.
* * *
Тридцать тысяч человек.
Инсон присела на корточки и облокотилась на освещённую солнечным светом белую стену. Вместо её лица камера сбоку запечатлела её колено и плечо, а остальное пространство в картинке занимала стена, на которой качалась непонятная тень. Переросшая трава слегка теребила хлопковую рубашку Инсон.
– В Тайване тоже тридцать тысяч, а в Окинаве около ста двадцати тысяч человек были убиты, – её голос был, как всегда, спокоен.
– Иногда я думаю об этих цифрах. И о том, что все эти места – это изолированные острова.
Дёргающийся по стене свет постепенно всё больше овладевает пространством и за доли секунды в линзах камеры не остаётся ничего, кроме гигантского блика.
* * *
Каждый раз, когда я проваливаюсь в сон, будто меня всасывает тёплый свет, я поднимаю веки. Но открыть глаза не получается – то ли от давящей дремоты, то ли от тонкого льда, оледеневшего у меня на ресницах и краях глаз.
В моём размытом сознании всплывают лица. Эти мертвецы кажутся мне незнакомыми, но это не так – это живые люди с заморской земли, я уверена в этом. Параллельно передо мной возникают свежие воспоминания – в них нет ни порядка, ни контекста. Словно дюжина танцоров вываливается на сцену одновременно, и каждый танцует своё. Они раскрывают своё тело и, в миг леденея, блестят словно кристаллы.
Наверное, я умираю, да? Всё известное мне обращается в кристаллы, и я более не чувствую боли. Тысячи воспоминаний мелькают передо мной, словно снежинки, изящно обрётшие форму. Не понимаю, что происходит. Вся боль, радость, пронизывающая грусть и любовь – они, не перемешиваясь между собой, но при этом едино и одновременно излучаясь, формируют нечто похожее на космическую туманность.
* * *
Мне хочется спать.
Я хочу уснуть в этом восхищении.
Да, пришла пора поспать.
* * *
Но как же попугаи?
Я чувствую, как что-то теребит мои кончики пальцев.
Бьётся слабый пульс.
К кончикам пальцев льётся слабый поток энергии, но он в любой миг может оборваться.
* * *
Снова начал дуть ветер.
Тело больше не съёживается, пальцы рук распутаны. Я поднимаю тяжёлые руки и стряхиваю тонкий лёд со своих глаз. Слышится звук завывающего
