Жизнь и ее мелочи - Светлана Васильевна Петрова

– Я спелый хочу.

И поплыла дальше. Армянин спохватился:

– Э, брать будешь? Дешевле отдам…

И потух.

– Завидуешь! – с гордостью произнёс даргинец и проследовал за любовницей к выходу.

Катя весь оставшийся путь до почты шла с задумчивым лицом. В переговорной заказала стандартный трёхминутный разговор и вошла в кабинку номер пять, приняв это за знак: пять – хорошее число.

Володя звонку обрадовался. – Ну, наконец-то! Билет взяла? – Взяла. На четверг. – Какой вагон?

– Седьмой. Но я не приеду. Я ухожу. Он не понял: – Куда?

Она помолчала – действительно, куда? – Никуда. От тебя ухожу. – Почему?!

– Не вечно же летом ужинать в шерстяных носках.

Взволнованный муж совсем сбился с толку. – В каких носках? – Шер-стя-ных. – Не понял.

– Жаль.

Катя повесила трубку, чтобы не продолжать бессмысленный разговор. Свернула на набережную, спустилась к воде и села прямо на камни. У самых ног слабая волна любовно облизывала гальку. Море никогда не числилось у неё в приоритетах, пока она его не понюхала, не попробовала на вкус, пока сердце не ощутило вечного движения неразгаданной стихии, уходящей за горизонт.

Сидела долго, без мыслей, закрыв глаза и подставив лицо свежему бризу. К ночи море, как обычно, совсем угомонилось, потемнело, подмигивая в свете луны топазовым глазом. Дышалось легко. Так легко не было давно, может быть никогда.

В погоне за ветром

Рассказ в рассказе

Если я имею дар пророчества и знаю все тайны,

и имею всякое познание и всю веру,

так что могу и горы переставлять,

а не имею любви, – то я ничто.

Апостол Павел «Послание к коринфянам».

Рано утром меня привычно разбудил шум стиральной машины. Стало быть, умытый пол в кухне влажно блестит, туалет благоухает, как цветочная клумба, а заварной чайник скоро дождётся кипятка. Всё это означает, что дочь приступила к своим обязанностям по уходу за престарелой матерью. Престарелая мать – это я.

Сейчас она войдёт в спальню, раскрасневшаяся от физических усилий, в длинных резиновых перчатках. Натирая яркой тряпкой полированные поверхности и не глядя на меня, отстранённо буркнет:

– Привет! Ты как?

Мамой Лена меня не называет, мне тоскливо, но нельзя же об этом просить. Ну, не называет, значит не получается. Живу духовным отшельником – забота есть, а тепла и близости нет. Иногда думаю, лучше бы не приходила совсем. Найму равнодушную сиделку с фальшивой улыбкой, и никто не будет случайно подвернувшимся словом обжигать до волдырей мой хрупкий внутренний мир. Но боюсь, моя девочка обидится. Надо сдерживаться, чтобы потом не жалеть, быть умнее. И терпеливее. Должна же долгая жизнь хоть чему-то научить? Отвечаю с улыбкой:

– Доброе утро, детка. Спасибо, нормально.

Прежде, когда я ещё достаточно бодро передвигалась и сама готовила себе диетический завтрак из гречневых хлопьев на воде, а потом ела по-быстрому, стараясь не звякать ложкой, форма утреннего приветствия выглядела жёстче:

– Уже ешь? – спрашивала девочка. – Ну и обжора.

У меня саркопения, потеря мышечной массы, болезнь, в основном сопровождающая старость. Чтобы сохранить вес, приходится трапезничать чаще. Не раз объясняла это дочери, но она слышит только себя.

Однажды я не выдержала: – Почему ты такая злая? – Если не будет злых, как узнать добрых? Логично.

С дочерью мне не повезло.

Когда всё позади, сетовать поздно, это ведь я Леночку вырастила. Характер всегда уходит в детство, поэтому оглядываюсь назад.

Студентка пединститута, вуза исключительно девчачьего, воспитанная в образцовой советской семье, на целомудренной классической литературе, где измену Анны Карениной выдавали лишь странно блестевшие глаза, я до замужества понятия не имела о деталях интимных отношений между мужчиной и женщиной и родила-то, можно сказать, случайно. По нравам середины прошлого века, тема зачатия считалась неприличной, а такое слово, как «презерватив», не произносилось вслух даже в аптеке. В кассе выбивался трехкопеечный чек, и фармацевт, всё понимая без слов, на краю прилавка, скрытно от глаз других посетителей, заворачивала в обрывок газеты невзрачный бумажный квадратик со штампом «Изделие № 2». Покупку полагалось делать мужчине.

Мой молодой супруг, художник, подобной чепухой не озадачивался. Для человека, поглощённого творчеством, профессия важнее даже основного инстинкта, к тому же природный ум и фундаментальное образование обычно подавляют животное начало и стремление к продолжению рода. Муж считал любовью желание находиться возле женщины, которая доставляет удовольствие глазам, вызывает прилив энергии и желание подпрыгнуть как можно выше. Что от любви рождаются дети, он знал, но когда я сообщила ему о беременности, заинтересовался не сильно и буднично спросил:

– Может, аборт?

Аборты тогда делали без наркоза.

– Ещё чего!

– Ну, как хочешь, – согласился он. – А зачем ты чистишь огурцы?

Я как раз готовила салат.

– Шкурка жёсткая.

– Шкурка зелёная, – уточнил художник, – а твои пальцы прозрачные, розовые на просвет и блестят от воды.

И он стал целовать мне руки, а я поняла, что муж на всё смотрит иначе и видит другое, важное для красоты мира, в котором мы живём. Остальное суета. Так появилась на свет Леночка.

Что с ней делать, я не знала и отдала на откуп свекрови, женщине правильной, без лишних сантиментов, носившей в юности красную косынку и окончившей рабфак. Однажды я увидела, как свекровь ударила моего ребёнка по губам, и оторопела. Мне открылся скрытый ритм нашей жизни, в большинстве своём незамечаемый.

Когда мои родители ссорились, отец кричал:

– Я задыхаюсь!

– Так уходи! – кричала мать.

– Давно бы ушёл! Девочку на съедение тебе боюсь оставить!

– Хочу к папе, – хныкала я, пытаясь вырвать свою руку из маминой.

– Ах ты, маленькая тварь, – говорила мама и больно била меня по губам. К таким приёмам она прибегала часто, особенно когда стремилась доказать весь ужас какого-нибудь детского проступка, на самом деле ничтожного.

И вот теперь свекровь.

Мне надо было в ту же секунду схватить Леночку в охапку и бежать. Но куда? Мы с мужем жили в десятиметровой комнате в коммуналке, поглощённые друг другом, делами, учёбой. И я промолчала.

Да и потом мы не слишком ретиво за ребёнком приглядывали и мало что запрещали. Переизбыток родительской любви такое же зло, как и её недостаток, если не большее. Обожаемым детям недостаёт смелости и устойчивости, привычка к защите и покровительству, которые всегда наготове, делает их уязвимыми. Дочь этой участи избежала, имела характер независимый, отличалась упорством и трудолюбием.

До некоторых пор я считала, что строгое воспитание пошло ей на пользу, позабыв простую истину: за всё нужно платить. Когда, кому и сколько – не нам решать. Миром правят законы,