Возвращение в Триест - Федерика Мандзон
Едва поздоровавшись – а они не виделись много лет, и то, что между ними было, давно отодвинуто на задний план и вытеснено, – оба поняли, что встречаться было ошибкой, пустой тратой времени. Их ничего никогда не связывало, кроме взаимного желания. Лучо спешил, и Альмина манера наслаждаться морем его раздражала, равно как и это ее настойчивое желание пройтись: при таком-то ветре, пропитанном йодом, который разъедает глаза. Она непроизвольно замедляла шаг.
– Мы не можем пойти в какой-нибудь бар?
– Ты же лучше меня знаешь, что тут нет никаких баров до самой Сосновой рощи.
– А «Калифорния»?
– Я шла мимо, и, кажется, он закрыт.
– Вот видишь, ты даже не обратила на него внимания, вот из-за таких вещей город катится ко всем чертям.
А она подумала, что город приходит в упадок из-за таких, как он.
Лучо разглагольствовал о своих новых сделках, намекал на делишки c полковником, а бакланы сидели на рифах, создавая зловещую зимнюю композицию. Он не утратил своего вульгарного жаргона, и мир бизнеса, в который он погрузился, как будто был созвучен его подростковому идиолекту, изобиловавшему метафорами с сексуальным подтекстом, задававшим соотношение сил.
Ей вспомнился день почти десять лет назад, им всем было по двадцать, и на границе стали появляться танки югославской армии в попытке предотвратить распад республики на севере. Был день рождения Вили, и Альма тогда снова до некоторой степени сблизилась с ним, точнее, они нашли баланс, позже, во взрослой жизни, это станет для нее формой любви, чем-то, что будет для нее неизбежно связано с ним и концом отрочества: Альма и искала встречи с Вили, и в то же время избегала его. А он искал с ней встречи и избегал: смесь недоразумений и недоверия, резких порывов и сказанных напрасно слов, за которой оба пытались утаить то, что им было по-настоящему важно.
В день рождения они договорились встретиться на набережной. Не то чтобы они точно договорились о встрече, скорее Вили обронил несколько слов, выходя из дома, и она их нечаянно услышала. Альма посмотрела на мать, которая подрезала розу «айсберг» на подоконнике, на кухонный стол, усеянный чашками, крошками и пятнами от варенья, на разбросанные повсюду старые выпуски L'Unità и пособия по шизофрении на французском. Она поняла, что, как обычно, ни у кого нет никаких специальных планов на этот день, не предвидятся свечки или подарки, а также приезд ее отца. Она спустилась в город и купила в лавочке в старом гетто «Печали ранних лет»[36], книгу, которая, как ей казалось, должна быть ему близка. Дома она упаковала ее в газетную бумагу и перевязала красивой красной ленточкой. Потом позвонил Лучо.
– Увидимся сегодня?
– Сегодня день рождения Вили.
– Я за тобой заеду.
– Я не могу.
– Прокатимся на мотоцикле.
– Я сейчас выхожу.
– И куда пойдешь?
– В Сосновую рощу. Я же сказала, у Вили день рождения.
– Я приду туда.
– Нет.
– Ты была очень красивая вчера, строгая, но секси.
Слова Лучо всякий раз ее задевали, особенно когда он говорил комплименты.
– Мне пора.
– Увидимся в Сосновой роще. Целую, – сказал он ей и повесил трубку.
У них не было ничего общего. Ни в генетике, которая наделила ее тонкими запястьями и щиколотками, а ему даровала грудь колесом. Ни в походке – у нее шаги легкие, у него – целеустремленные. Она собирала светлые волосы в хвост на затылке, и ее вид напоминал о ромашках на летнем лугу. У него волосы цвета воронова крыла, он строил из себя мужчину. Лучо ходил на мессу по воскресеньям и ни во что не верил, она стояла в тишине под золотыми куполами среди старых камней храмов, изучала песни неофитов и кочевников. В ней была врожденная деликатность любимого ребенка, он был готов расквитаться и считал, что жизнь ему что-то должна с тех пор, как люди Тито экспроприировали имущество его дедушки с бабушкой. Между ними было нечто похожее на так и не начавшиеся отношения, скорее бросающее вызов напряжение, нечто среднее между влечением и отвращением: Альма не могла определить, что из этого чувствует острее.
В отличие от нее и от Вили, Лучо не мучился кризисом идентичности и был настроен получать то, что хочет.
Когда она вышла из автобуса и направилась к Сосновой роще, он уже был там, стоял, прислонясь к мотоциклу. Простоту его желания было сложно игнорировать, но Альма не свернула с пути. Тогда Лучо, улыбаясь, подъехал прямо к ней. Вили вдалеке фотографировал воду. Лучо положил ей руку на шею, прошептал что-то на ушко, и она остановилась посмотреть на него, у нее вырвалась улыбка. Всего на мгновение, но Лучо тут же ухватился за эту ее улыбку, ведь для него будущее предопределено. Он уже обнимал ее за плечи, она уступила и дала себя увести к мотоциклу, краем глаза заметила, что Вили оторвался от фотоаппарата и смотрит в их сторону, выискивая ее взглядом. Но это не точно, в конце концов они даже не договорились толком о встрече. Лучо быстро мчал к городу, к своей комнатушке с крестом над кроватью и медалями за дзюдо на стенах, где она отдалась ему, размышляя потом, сколько времени еще нужно притворяться, когда уже прилично уйти. В любом случае день рождения Вили уже прошел.
С тех пор почти ничего не изменилось, думает теперь Альма, шагая вдоль террас Тополини, тем временем поднялся слабый ветерок, приятный для тех, кто привык к боре. На горизонте все те же грузовые судна из Стамбула или Бейрута, которые ожидают своей очереди, чтобы зайти в порт, а яхта, отобранная у олигарха, ждет своего часа. Для ее отца это было не просто море: в заливе, выходящем на восток, он видел более широкий мир, который доходил до Дубровника, еще невредимого, перекидывался через Балканские горы, озера Охрида и Преспа, до самого Черного моря – эта точка Адриатики для него была всего лишь частью большого целого, идея Востока внутри судеб Запада. Такие тонкости в стране не понимают, а когда пытаются понять, используют выражения типа «перекресток культур». Перекресток – слово как из греческой трагедии!
Когда вспыхнул новый конфликт, ее попросили в редакции написать о том, что происходит в сердце Европы, а для нее сердце Европы не так далеко, оно гораздо ближе и так и не понято. Конечно, такого рода наблюдения не стоит высказывать в условиях противостояния. Она промолчала, пожала плечами, другие без колебаний заняли ее место. Нужно быть внимательным, когда пишете об этих мирах, хотелось ей предупредить, всегда есть риск запутаться в деталях и уже не выпутаться никогда. Но времена изменились, детали больше не важны, только высокопарные речи
