Чужой ребенок - Родион Андреевич Белецкий
– Доброе утро, – сказала я Филимонову, входя в кабинет.
– Дверь закрой.
Я подчинилась. По тону я сразу поняла, что хвалить меня здесь не будут.
– То есть у тебя был выбор. Был?
– Выбор? – поначалу я не поняла.
– Ты могла помочь людям, а оплатила аренду никому не нужного магазина?
– Я оплатила, да. Но я…
– Что?
– Без него невозможно представить переулок.
– Что? – снова переспросил Филимонов. Похоже, он не поверил своим ушам.
– Переулок потеряет свое очарование. И человек, который там работает, пенсионер… Вы бы видели… как он был благодарен.
– Тебя обманули, – сказал Филимонов, – провели, как маленькую девочку. Или ты сама дала слабину. Или, во что мне совсем не хотелось бы верить, это был сговор с целью присвоения денежных средств. Но это сейчас не важно. Ты уволена.
Я много раз слышала эти слова от совершенно разных людей. Они давно уже не ранили мою задубелую душу. А в данном случае я сама была во всем виновата. Как сказано в детской сказке: «Кто тебя просил браться за смоляное чучелко? Никто. И никто в этом не виноват! Ты сама! Сама!» Я решила поблагодарить своего работодателя:
– Спасибо вам, Александр Александрович, – сказала я, стараясь, чтобы это не прозвучало как издевательство.
– Не за что, – ответил Филимонов. – Пропуск сдай Генычу.
– Сдам.
Я пошла к выходу, но возле двери остановилась:
– Я так понимаю, я вас больше не увижу.
– Правильно понимаешь.
– Я на прощание хотела сказать, что нашла вашу дочь.
– Стой! Что ты сказала?
– Я знаю, где ваша дочь.
* * *
Открылась дверь. В квартиру, словно ладья, медленно въехала коляска. Ее толкала перед собой баба Таня. Толкала и приговаривала:
– Ехали-ехали, ехали с орехами, в ямку провалились – бух…
Баба Таня сняла модные, подаренные Ирой кроссовки и повернулась к младенцу:
– Что смотришь, Ванюша, голодными глазами? Сейчас есть будем. Сейчас только бабуля руки помоет…
Младенец улыбался ей в ответ и вздрогнул, когда раздался вой из комнаты. Баба Таня, впрочем, не удивилась.
– Погоди, Ванюша. Полежи здесь минутку. Тебе смотреть на это не обязательно. На тебе.
Баба Таня вручила младенцу погремушку и пошла на звуки рыданий.
– Ну что, Ярославна, о ком убиваешься? – спросила она Иру.
– Он… он… – пыталась ответить та, но не могла.
– Так и думала. Он.
– Я его… его… – Ира всхлипнула так громко, словно пыталась кого-то напугать.
– Что?
– Выгнала.
– Ну, слава тебе господи! Первый раз как взрослый человек поступила!
– Он ушел навсегда-а-а-а, – Ира согнулась пополам, ей не хватало воздуха.
– И хорошо, что ушел! И правильно! Не нужен этот дуболом.
Баба Ира обняла Иру и погладила по голове.
– Ванечку сами на ноги поставим! Бабы – это сила! А тебе другого найдем. Хорошего. Сама найду! Лично!
Восьмая глава
Баба Таня выкладывала куски жареной рыбы на блюдо, покрытое бумажным полотенцем. Полотенце потемнело от масла. Жарилась рыба на сковороде, скворчало, потрескивало масло. Ира смотрела на свою домохозяйку красными от слез глазами.
– Баба Таня, я не хочу есть! – повторила Ира.
– Поешь, я сказала, пока Ванечка спит.
– Я не могу. Тем более это треска.
– А где силы возьмешь, чтобы глазами стрелять и задницей вертеть?
– Вертеть? А это обязательно?
– А как по-другому мужика нового найдешь?
Баба Таня перевернула на сковороде очередной кусок.
– Они на мою задницу не смотрят, – сказала Ира. – Они сейчас все в смартфонах, а там знаете, какие задницы!
– То фотография, а то живое, от российского производителя.
Баба Таня положила три куска жареной трески на тарелку перед Ирой.
– Короче, не капризничай, чтобы до крошки всё съела.
Ира посмотрела на рыбу:
– Баба Таня…
– А?
– Я хочу на ручки!
– Ишь чего! Я тебя, корову здоровую, не подниму. Тебе, опять же, мужика надо. Вот он тебя и поднимет, и опустит, куда следует. Доедай и гулять. Ребенку воздух нужен. Да, и номер своего телефона не забудь раздавать.
– Как раздавать?
– Как сеятель! Щедрой рукой!
* * *
В собачий приют поехали с мигалкой, на двух машинах, через всю Москву, через все двойные сплошные. Гаишники отдавали нам честь с замороженными улыбками.
Припарковались возле полоски непролазной грязи. Дальше пошли пешком. Я советовала надеть резиновые сапоги, но они меня не послушали. Когда мы дошли до питомника, от дорогущих ботинок олигарха Филимонова не осталось практически ничего.
– Так, – остановился Филимонов в коридоре между вольерами. – И где?
Я огляделась по сторонам. Тишина и ни одной собачей морды.
– Наверное… Наверное, они спят.
– Нет никого, – догнал нас запыхавшийся Геныч. – Вольеры пустые.
– Мне кажется, их вывели гулять, – сказала я.
– Кого? – Филимонов повернулся ко мне.
– Собак. Всех.
– Плевать мне на собак! – олигарх начал закипать. – Где моя дочь?
– Была здесь, клянусь.
– Была да сплыла, – крякнул в стороне Геныч.
Убила бы.
– Признавайся, – сказал Филимонов, – придумала про дочь?
– Да вы что? – я поначалу и слов найти не смогла. – Зачем мне вообще это надо?!
– Чтобы тебя не уволили, – сказал Геныч.
– И как мне это помогло, а? – сказала я. – Логика ваша где, пошла на курсы саморазвития?
– Геныч, я устал от нее, – сказал Филимонов.
– Сдайте пропуск, девушка, – сказал Геныч.
И меня уволили, теперь уже окончательно. Отобрали магнитный пропуск, а если бы были погоны, сорвали бы их с мясом. Была я всемогущей богиней Афиной Палладой, а стала девочкой из предместья с немытыми волосами и расчесанными руками. Финита ля комедия. Придется записаться на курсы архитекторов бровей.
* * *
«Гуд-бай, май лав, гуд-бай…» – слушала Ира в наушниках, когда к ней подошла незнакомая дамочка. Дамочка словно рыба открывала рот, Ира ее не слышала, пока не выключила песню.
– Да, я вас слушаю.
– Это я вас слушаю! – сказала дамочка.
– Вы о чем, не понимаю?
– Это моя коляска! Моя и моего Гриши!
Этого еще не хватало, подумала Ира.
– Вы ошиблись. Извините…
Скандалить сил не было. Ира решила уйти. Но дамочка бросилась за ней:
– Стойте! Стойте вы! Ошибиться я никак не могла! Вот и тросик перекушенный! Вы его даже снять не удосужились! И одеяло мое!
– Не ваше. Вы обознались.
– Вот я его сейчас переверну! – дамочка полезла было внутрь коляски. Ира оттеснила ее.
– Не трогайте! Ребенок спит!..
Но та все равно извернулась и вытащила одеяло. Стала тыкать им Ире в лицо:
– Вот, пятно! Сюда Гришенька много раз срыгивал! И вы говорите, что оно не мое?!
Еще два месяца назад Ира затолкала бы это одеяло дамочке в глотку. Но теперь она пыталась выкрутиться. Словно она терпила какая-то.
– Да тише вы, – говорила она. – Тише. Одеяло, может быть, и ваше, а вот коляска…
– И коляска моя! Да как не стыдно! Вы где ее взяли? Где?
– Не кричите, ребенок проснется. Купила. С рук.
– Ну, конечно. У кого? Конкретно?
Ира себя не узнавала. Такого отчаяния, такой слабости она никогда не испытывала.
– Я не помню уже.
– Ну, конечно, – и дамочка, глядя на нее, начала вытаскивать смартфон. – Сейчас мы разберемся!
Ира увидела, как та набирает три цифры, номер полиции.
– Подождите. Стойте, – сказала Ира. – Сейчас я сына выну.
Она бережно достала теплого, начавшего уже хныкать Ванечку, прижала к себе. Она посмотрела на дамочку, засовывающую одеяло внутрь коляски, и не удержалась:
– Да подавись!
– Не «подавись», а «спасибо», что я на вас не заявляю!
Дамочка увезла коляску, толкая ее перед собой.
– Фак, – сказала Ира, а потом еще несколько раз: – Фак, фак, фак!
Ванечка начал хныкать громче.
– Тихо-тихо, Ванечка. Эта тетя плохая. И коляска плохая. Мы тебе лучше купим. С мотором. Тихо-тихо-тихо…
* * *
Сначала я пила «Егерьмайстер». Допила, что осталось, и перешла на ром с колой. Кола уже заканчивалась, а ром – нет. На кухню пришел папа.
– Юля, нельзя заливать горе вином! Юлия! Женский алкоголизм не лечится!
– Это не вино. Это ром с колой.
– Дай попробовать.
Я протянула ему стакан, он глотнул и поставил стакан на стол.
– Вкусно.
– Ну, видишь? Ко мне-то тогда какие вопросы?
– Я налью себе немножко?
– Валяй. Нет, погоди. Я тебе сама смешаю.
Рома я отцу не пожалела. Все-таки близкий родственник. Отец присел напротив, торжественно держа стакан перед собой на весу.
– Хочу разделить с тобой горький хлеб изгнания.
– Дрогнули! – сказала я.
И мы дрогнули.
– Хочешь, я твоему олигарху морду набью? – спросил отец, поставив пустой стакан.
– Нет.
Дальше смешивал отец. У него получалось неплохо. Правда, он пил не чокаясь. Он выпил, выдохнул и сказал:
– А я набью!
– Не надо, – сказала я. – Он человек несчастный, хотя и богатый. У него дочь сбежала.
– Если у отца сбежала дочь, он сам виноват!
