Бельтенеброс - Антонио Муньос Молина
— Полагаю, что вы ошибаетесь, — произнесла она, оборачиваясь ко мне с карандашом для губ в руке и в распахнутом на груди, почти соскальзывающем с плеч халатике. — В первый раз слышу это имя.
Я взял с туалетного столика книгу и протянул ей — резко, словно удар шпагой. Она чуть повела головой, подобно слепцу, уловившему что-то слухом.
— Это вы приносили ему романы Ребеки Осорио, так? Их, мне кажется, в наши дни не так-то просто найти.
— Ребека Осорио — это я.
— И вы написали эту книгу?
— Простое совпадение. Книгу написал кто-то другой, кого звали так же, как меня.
— Звали?
— Или зовут. Кто же знает?
— Почему вы выбрали именно это имя?
— Ничего я не выбирала. Просто меня так зовут.
— Так не звали никогда и никого.
— А теперь зовут. Прочтите на двери, когда выйдете.
Она ни о чем не спросила. Ей не показалось странным мое появление и было безразлично мое присутствие. Если б я в ту минуту ушел, она бы не заметила. Какое-то время она расчесывала волосы — темный каскад кудрей с низким пробором слева, как у той, другой, и волосы, спадая волной, закрывали почти половину лица, — и, водя щеткой по волосам, она смотрела в зеркало, взирая на меня с рассеянной иронией или сочувствием. Я подумал, что вопросов она не задает именно потому, что вопросы ей не нужны: она и так знает все наперед. Обманчивый блеск ее глаз переливался холодным ярко-голубым огнем посреди ничего, словно горящая в пустом доме лампочка.
— Сегодня вечером я должен был встретиться с Андраде, — сказал я, тщетно пытаясь уловить в глазах ее некий знак. — В магазине. Но когда я пришел, его уже не было.
— Какой такой Андраде? — она передразнивала мои интонации. — Какой такой магазин?
— Магазин возле вокзала, помните такой? — я потянулся рукой к карману, она встревоженно отпрянула. — Тот самый, где вы обронили вот это.
Прямо перед ее глазами, у меня на ладони, лежала губная помада. Девушка притворилась, что не замечает тюбик и вообще не понимает, с какой стати я показываю ей эту вещь.
— Это не мое, — сказала она, вновь повернувшись ко мне спиной и пристально глядя на себя в зеркало.
— Я не сказал, что ваше.
— Где вы это нашли?
— Если вам известно, где сейчас Андраде, скажите. Я привез ему паспорт и деньги.
Она встала, небрежно затягивая пояс халата. Взяла с моей ладони помаду и, не глядя, опустила ее в карман. Кожа ее отливала невероятной, чуть подрагивающей белизной, недавним плотским соблазном, словно ее по-прежнему терзали, выставляя напоказ, огни рампы. Мне вдруг вспомнилась женщина, танцевавшая в том палаццо, во Флоренции.
— Вы прятались там, верно? И смотрели, — она вытянулась передо мной, став выше ростом, с той же благородной яростью, как и в тот миг, когда, запрокинув голову, сбросила с плеч черное платье и встала на него, всего несколько минут назад. — Вы смотрели, как и он. Как и все эти, в зале.
— Я должен встретиться с Андраде. Если его найдут раньше меня, то снова посадят. И сбежать на этот раз ему точно уже не удастся.
Губы, влажно поблескивая алой помадой, приоткрылись, кривясь от презрения, а прозрачные неподвижные глаза глядели на меня в упор, будто одной пристальности взгляда было достаточно, чтобы разоблачить ложь, скрытую за словами: она бросала мне вызов, звала на поединок молчания.
— Ему обещали, что кто-то придет. — У нее немного дрогнул голос, и показалось, что она сдается. — Но никто не появлялся. А еще все эти люди, что разыскивают его, и человек, который все время курит. Вы вот говорите, что пришли помочь ему. Но то же самое говорит и он. На словах ему все хотят помочь, а на деле помогают ему умереть. Он нездоров. Раны на руках воспалились. Мне неизвестно, куда он ушел.
— Когда вы видели его в последний раз?
— Вчера вечером. Он бредил в жару.
— В магазине?
— Он боялся. Понимал, что его найдут.
— Вас выследили.
— Никто меня не выслеживал! — она будто отвергала клевету. — В этом не было нужды. Думаю, им с самого начала было известно, где он.
— И теперь известно?
Она не ответила. Мы оба услышали шаги, стихшие за дверью. Она махнула рукой, веля мне отойти в сторону, снова перевела взгляд в зеркало и стала ждать, когда дверь откроется. С того места, где я теперь стоял, увидеть лицо заглянувшего в гримерку человека я не смог, но голос узнал. «Тебя уже ждут, — произнес он, — хватит прохлаждаться». Голос звучал властно и вульгарно, и я представил себе эту картину: маленькие звериные глазки, толстые губы, расползающиеся широкой расщелиной. Потом дверь захлопнулась. Когда стихли удалявшиеся шаги, я собрался вернуться на прежнее место, но она пресекла мое намерение, приложив к губам палец. Страх, как осознание близкой беды, леденил, сгущал прозрачную синеву ее глаз, делая ее более уязвимой и вялой. Поддельная Ребека Осорио оказалась более юной, но менее сильной, чем настоящая, и каким-то таинственным образом была соткана из страстного желания и ужаса, и все что угодно — слово или тихий стук в дверь — могло ее уничтожить, отправить в небытие, как свет погасшей рампы.
— Пора уходить.
Она произнесла это так, словно меня там не было.
— Вы будете петь еще раз?
— Нет, — она повернулась спиной, и я увидел, как распахнулись полы халата — на миг она оголилась. — Петь я не должна.
Я не смотрел на нее, пока она одевалась. Слушал шелест скользящей по коже ткани, на долю секунды вдохнул тайный запах ее тела, более глубокий, чем аромат ее духов. Могло ведь быть и так, что нечто, показавшееся мне в ней незнакомым, было частью Ребеки Осорио, представить себе которую в прежние времена я не осмелился или же предпочел не знать, что она
