Красные блокноты Кристины - Александра Евгеньевна Шалашова
А он тяжело дышал.
Ей казалось, что у него:
астма
бронхит
пневмония
потому что иначе зачем так дышать, он не курил, ничего такого. Все дышал и дышал, не давал уснуть – или она себе не давала, потому что думала о прошедшем концерте, на котором сбилась на третьем такте, не то чтобы сбилась, но была неуверенной, вдохнула невпопад, а там и остальное посыпалось. Хлопали, конечно, но ей казалось, что из жалости больше. И преподавательница ничего не сказала, кивнула в утешение – ничего, ты, Машенька, еще выправишься, мы сколько с тобой занимаемся, год? Вот и ничего страшного, нечего расстраиваться. Еще так запоешь, что все закачаются, и этот твой, что в первом ряду сидел. Хотя ему, кажется, и так нравится.
Но вот что все-таки случилось, почему вместо
Желанный мой, приди же
скорей, желанный мой
вышла какая-то ерунда, даже не вспомнить точно, что именно. Не сорвалась, а именно вдохнула неловко – слишком глубоко, что ли. И там глубоко что-то обозначилось и затрепетало. Потом отдышалась, попила теплой водички из чайника, допела программу. И ведь нарочно арию первой поставила, чтобы не устать. А вышло так, что и романсы так себе прозвучали, хотя в классе получались.
Что же он плачет тогда, раз все понравилось?
И сама видела – улыбался, цветы подарил, белые хризантемы, вон в вазе стоят без воды, позабыла налить, а наутро пожалеет, увидев желтоватую кайму. Хоть выбрасывай, раз высохли, нельзя дома вянущие цветы держать: сама увянешь, а ей еще петь, говорить.
Ей казалось, что у него:
астма
бронхит
пневмония
пневмоторакс
хотя даже не знала, вызывает ли это последнее, страшное, кашель, – должно вызывать, это же дыхание, легкие, внутренности.
Хотела погуглить, но телефон на зарядке лежал далеко.
Но он все дышал, не прекращал – и тогда она встала, ощутила холод пола, не стала тапочки искать, а проскользнула в коридор, прислушалась, легко зачем-то постучала и приоткрыла дверь в его комнату, а он там не дышал и не кричал, спал спокойно, разве что одеяло сбросил, разметался на кровати. Но в его кабинете тихо, а больше в квартире никого.
Пневмоторакс, подумала она.
Вдруг резко закружилась голова.
Брысь им
Ночью царапают руки животные, дикие и домашние: мыши, крысы, кошки.
Маленькие собачки, которых никто не боится.
Большие собаки почти не снятся.
Мыши уходят в землю.
Крысы спускаются в подвалы.
Кошки скрываются за гаражами.
Собачек хозяйки берут на руки, успокаивают.
Больших собак даже во сне стараюсь не видеть. Наяву не боюсь, они всё мимо проскальзывают. Доберманы. Ризеншнауцеры. Золотистые ретриверы. Все бегают за палками, за кольцами, оставляют следы в рыхлом снегу, на черных листьях. Иногда бывает так, что я стараюсь не наступать на следы на снегу. Успокаиваю себя, если все же нужно, – ведь везде они, следы, на асфальте и на земле, просто не видишь. Всё в следах, всё, весь мир. Однажды зашла в реку и не смогла ступить на берег, потому что там все в следах было – в птичьих, в собачьих; а босоножки далеко остались. Потом осмелела, но все равно под ноги смотрела, перепрыгивала, если нужно. Смешно выглядела, наверное.
Просыпалась и рассматривала руки – нет, никаких следов, никто не царапал, чистая белая рука, а все приснилось. И так радовалась, что приснилось. И потом в течение дня нет-нет да и посматривала – не появились ли точечки какие, полосочки. Ничего не появлялось, и я ходила спокойно, забывала обо всем, разве что изредка на приеме у терапевта жаловалась – мол, сплю плохо, а так терплю. Терапевт выписывала мелатонин, но я не принимала – с детства боялась таблеток, думала, что однажды обязательно появится такая, от какой задохнусь. И я задыхалась от страха, от бессонницы. А когда все-таки засыпала, они появлялись.
Мыши.
Лисы.
Кошки.
Про животных терапевту не рассказывала, боялась, что в психушку пошлет. Но только даже в психушке не смогут прогнать животных из моих снов, не скажут им, чтобы больше не приходили, нет никакого брысь им. И сама во сне не знаю такого слова.
В десять лет меня укусила за палец маленькая белая собачка, не собачка даже – щенок, и я совсем не испугалась, а пошла домой, смыла под краном кровь, даже не мазала ничем, потому что быстро перестало кровоточить. А когда мама домой пришла и спросила, почему раковина вся в бурых разводах, показала. И, порадовать думая, прибавила, что совсем не больно было, что потерпела, не закричала. А мама как услышала – не посмотрела даже на ранку, не подула, не пожалела. Собирайся, сказала, быстро. В травмпункт пойдем.
Что за собака, чья?..
Я стала плакать, я не знала, чья собака; но травмпункт – так страшно прозвучало, высветило какие-то другие воспоминания: как рука нестерпимо болит и как какой-то дядя делает еще больнее.
Что за собака? Бездомная?
Спросила в травмпункте. И не дядя совсем, а девушка. Мама кивнула. Я молчала, не знала ничего про собаку, но она чистенькая была, беленькая; все повторяла. Девушка меня не слушала. Велела маме расписаться, а мне в соседнюю комнату пойти, где медсестра укол сделает. В десять лет уколов не боялась, смело пошла, села на кушетку.
Медсестра сказала, что у меня ручка тоненькая и чтобы я никогда к чужим животным не подходила – ни к собакам, ни к кошкам; а если лису увижу – то чтобы бежала, кричала, говорила взрослым. Потому что лисы только бешеные близко к людям подходят, нечего им здесь делать. Глупые дети подходят к лисам, и те их кусают. А потом дети умирают.
Но потом видела лис, собак, кошек: когда закрывала глаза, они все становились, возникали.
Если будет болеть, ничего страшного, сказала медсестра. Не станешь больше ерундой заниматься.
Не болело.
Мам, я спрашивала, что сделала плохого? Теперь нельзя гладить и кормить кошек, собак? Ты же сама кормишь, вон у подъезда вечно сухой корм лежит, размокший от снега. Это же ты. Всегда знала, что ты, больше никого жалостливого нет, только на работу ходят. А ты покупаешь. Я видела.
Ничего ты не видела.
И больше о том с ней не говорили. Они с папой все время ругались из-за того, что мама больше животных любит, вечно кого-нибудь с улицы притаскивает, грязного, лишайного, а нам тут дышать этим. Мерзость.
У той беленькой собачки совсем никакого лишая не было, никакой мерзости.
Через десять лет стали сниться животные – мыши, ласки, хорьки, куницы, собаки, кошки. Они царапали руки, играя, не со злости, но каждую царапину я разглядывала – вот что с ней теперь делать? нужно ли снова идти в кабинет, где медсестра сделает укол? нужно ли говорить маме, хотя они с отцом так и не развелись тогда?
Утром на мне ни царапинки.
Но я все равно боюсь, что когда-нибудь проснусь с настоящей ранкой.
Тогда нужно будет бежать, кричать взрослым – я увидела лису, бегущую по парку, сделайте что-нибудь.
Ласточки
Показалось сегодня, что к нам вернулись ласточки, что летом уже оглушительно кричали, выводили птенцов, а потом стихли и улетели. А сегодня они снова под балконом в декабре – будто знали, что я давно приготовила им кров.
Шкаф
На балконе стоит от прошлых хозяев большой железный шкаф – он всегда закрыт, внутри ничего, и не нужен нам, но разве вынесешь: огромный, совершенно неподъемный. Но только открываю раз в несколько дней, выпускаю ласточек, забравшихся внутрь. Ни щелочки, ни окошка – верю, что они как-то сами собой заводятся там, рождаясь прямиком в смерть.
Контент
Добрый день, дорогие друзья
Цветочек или солнышко – нет, все-таки солнышко, потому что она такая расположенная ко всем, радостная. Здравствуйте, я Алла Владимировна, вот так по отчеству сразу представилась, будто старше намного.
Сегодня хочу поделиться с Вами тем, как прошла операция
Читала, что страшное это слово, неприглядное – операция – и лучше другим заменить, какой-то эвфемизм подобрать, скажем – манипуляция
