Внутренний голос - Виктория Самойловна Токарева
– Почему татарское? Полное имя Лидия Лукашина.
– А чем ты занимаешься, Лидия Лукашина?
Лика замерла. Если она скажет «ничем», это стыдно. Бездельница, дочь портнихи, бабушку сдали в дом престарелых – зачем известному писателю такое знакомство?
– Я учусь в консерватории, – вывернулась Лика. – На первом курсе.
– Мой сын тоже учился в консерватории. На фортепиано. Но в дальнейшем не продолжил. Стал снимать кино.
«Еще один шанс», – подумала Лика. Она станет актрисой и будет сниматься у сына.
– А кто твои родители, чем занимаются? – спросил писатель.
– Мама переводчица с английского, а папа играет в оркестре Большого театра. Первая скрипка.
– Интеллигентная семья, – одобрил писатель. – А что ты делаешь в Переделкино?
– Здесь могила Пастернака.
– Ты любишь Пастернака?
– Не очень.
– Бориса хватило на сто лет. На один век. А что ты читаешь? Бродского?
– Если честно, то нет. Я его не люблю.
– Почему?
– Он воет.
– Бродского надо читать глазами. А какие стихи ты любишь?
– «Муха-цокотуха».
– Да… Детство не кончается никогда.
– Скажите, пожалуйста, а что в жизни самое главное?
– Для всех разное. Для одних – любовь, для других – деньги.
– А для вас?
– Для меня – творчество.
– А как оно выражается?
– Если ты ночью проснешься, подойдешь к письменному столу и напишешь фразу – значит, ты творец.
– А почему – проснешься?
– Много причин. Пить захочешь или наоборот.
– А фразы откуда? – не поняла Лика.
– Крутятся в голове.
– Любая?
– Нет. Ты над чем-то работаешь – и механизм запущен. Мозги чикают.
– Интересно… – Лика задумалась, при этом она смотрела на писателя, а он на нее.
– Тебе сколько лет? – спросил писатель.
– Семнадцать.
– Ты кого-нибудь любишь?
– Бабушку.
– А мальчик у тебя есть?
– Почти нет, – ответила Лика.
– Любить необязательно мужчину, можно любить жизнь. Путешествовать.
– А вы много путешествовали?
– Я не был только в Японии. Но для того, чтобы познать мир, необязательно ездить за границу. Наше Золотое кольцо не меньшая старина, чем Колизей в Риме.
– Хотите, я вам по руке погадаю? – осмелела Лика.
Писатель не знал, хочет он или нет, но Лика взяла его руку и стала рассматривать ладонь.
– У вас длинная линия жизни. Вы будете жить долго. Даже самому надоест.
– Где эта линия? – поинтересовался писатель.
– Вот, – показала Лика.
– Какая же она длинная? Посередине обрывается.
– А рядом параллельная. Это запасная линия. Вас защищает ангел-хранитель.
– А у тебя какая линия?
Писатель взял руку Лики. Рука была слабая, как птичка. Холодная. Писатель на нее подышал.
Лика покраснела. Это был интимный жест, весьма уместный в данной ситуации.
– А ты где-нибудь бываешь кроме консерватории, – спросил писатель.
– Я и в консерватории не бываю, – созналась Лика.
– Как это? Ты же там учишься.
– Я наврала. Я никуда не поступила.
– А зачем ты врешь?
– Я хотела вам понравиться.
– Ты мне и так нравишься.
– На красоту? – уточнила Лика. Ей было важно знать.
– На звук.
– Это как?
– Ты журчишь, как весенний ручеек.
– Как интересно вы говорите… А кто был ваш отец?
– Я на эту тему не разговариваю.
– Почему?
– Потому что я из бывших.
– Это заметно.
– Что заметно? – не понял писатель.
– Порода. Беспородные люди, как беспородные собаки.
– Беспородные собаки лучше приспосабливаются к окружающей среде.
– Я беспородная собака. Дворняга.
– Значит, будем расширять кругозор. Если хочешь, я приглашу тебя в Дом литераторов. Семнадцатого числа. Будет встреча с молодыми поэтами. Есть очень интересные. Я оставлю тебе пригласительный билет на входе. Как твоя фамилия?
– Лидия Лукашина. Я вам уже говорила. А вы сами там будете?
– Конечно. Я буду вести этот вечер.
– А какая форма одежды?
– Молодость. И звук весеннего ручейка.
Писатель взял ее руку, склонился и поцеловал. Очень легко и аристократично.
И тут же повернулся и пошел. Лика смотрела ему вслед. По линии спины было заметно, что он из бывших. И что он одинок. Как это может быть заметно? А может.
Наступило семнадцатое марта.
Лика нарядилась и уже собралась выходить из дома, как вбежала соседка Зинаида с трехлетней внучкой Галюней.
– Посиди с ней двадцать минут, я туда и обратно.
Зинаида спустила Галюню с рук на пол. Галюня тут же взвыла, но Зинаида уже хлопнула дверью.
Было известно, что Зинаида пьющая, и Лика догадалась: помчалась за бутылкой в близлежащий магазин. Если Зинаида найдет собутыльника, то в двадцать минут не уложится.
Зинаида – не старая. Просто они с дочкой рано открывали сезон: Зинаида родила в двадцать лет, и дочка то же самое.
Лика взяла Галюню на руки. Личико ребенка было залито слезами и легкими прозрачными сопельками. Не пожалеть ее было невозможно.
Лика жалела, как умела, и посматривала на часы.
В дверь позвонили. Это оказался Ванька Дьяченко. Он пришел ни за чем. Так и сказал.
– Ты за чем? – спросила Лика.
– Ни за чем.
– Слушай, посиди с Галюней. Мне надо уходить.
– Куда?
– В Дом литераторов. Там вечер молодых поэтов.
– А ты при чем?
– Меня пригласили.
– Кто?
– Известный писатель.
– А почему он пригласил именно тебя?
– Я ему понравилась.
– Понятно.
– Что тебе понятно?
– Он выбрал тебя как хрустящий огурчик. Пожует и выплюнет.
– Дурак, – обиделась Лика.
– Я тебе не советую, – предупредил Ванька.
– Но я все равно пойду.
– Тогда со мной. Я буду тебя сопровождать.
– Тебя не пустят.
– Ничего, я тебя на улице подожду.
– Зачем?
– Буду охранять. Я не дам тебе дать.
Лика не сразу поняла сказанное. Потом поняла.
– Идиот… – оценила она.
В Дом литераторов отправились втроем: Лика, Ванька и Галюня. Галюня сладко заснула на Ванькиных руках.
На вечер они не попали, потому что перепутали вход. Было два входа в помещение Дома литераторов: один – с улицы Воровского, другой – с Никитской улицы.
Лика впервые посетила этот храм искусств и подошла к нему со стороны улицы Воровского! Вход был заперт и затемнен. Никакого движения, одна красота старинного здания. Особняк принадлежал какому-то графу. Красивый вход: высокие ступени, кованый козырек, изысканные перила, тоже кованые.
Окна изнутри были занавешены шторами. За шторами тени. Там шла таинственная жизнь: мужчины в черно-белом и женщины с веерами. Не то что Ванька Дьяченко, весь в сером, с сопливой Галюней на руках.
Лике бы догадаться и спросить у прохожих: «А есть ли еще один дополнительный вход?» Но в голову не приходило спрашивать. Она просто поняла, что опоздала, что судьба ее окончательно рухнула. И заплакала. Может, писатель что-то перепутал? Может, вечер предполагался не сегодня, а завтра? Или вчера? У кого спросить? Не у кого. Люди ходят равнодушные, каждый сам по себе, каждый сам за себя. И никому
