Внутренний голос - Виктория Самойловна Токарева
Бабушка жалела близких, больше чем себя. Бабушка была прикована к постели, а Лика, получается, прикована к бабушке. Нет. Молодость дается для любви, а не для служения.
Бабушку отвезли в дом престарелых, который находился на станции Переделкино. Этот дом считался одним из лучших, поскольку раньше в нем размещали старых большевиков. Сейчас старые большевики кончились. Их время ушло.
Дом престарелых выходил окнами на кладбище. Старые люди жили в казенном заведении, и скорое будущее в виде крестов смотрело в их окна. Что они при этом думали?
Раньше, при Пушкине, умирали в своей постели в окружении родственников. Бабушка так не хотела. Смерть – дело интимное, нечего пялиться и «молча думать про себя: когда же черт возьмет тебя?».
Бабушка не была сильно старой: семьдесят лет, а выглядела еще моложе. Она всегда выглядела моложе своих лет и долго нравилась мужчинам. Даже Лика помнила некоторых ее кавалеров.
Бабушка лежала в палате из четырех человек.
Рядом с ней – тридцатилетняя дворничиха Клава. Она упала с крыши, чистила снег. В результате полный паралич.
Клава, обвиняла какого-то Равиля и не могла успокоиться. Именно Равиль виноват в случившемся, поскольку не обеспечил безопасность, а должен был обеспечить. Тяжелое мстительное чувство ворочалось в душе Клавы, и она не могла от него отвлечься.
В бабушкином инсульте был виноват склероз сосудов головного мозга. Плохие сосуды. Неправильное питание. Бабушка постоянно варила холодец, поскольку это дешевое блюдо. Сложнопостановочное. Надо было целый день варить свиные ноги и коровье колено. Потом разбирать кости, мелко резать мясо и заливать золотистым бульоном. Плюс чеснок, кружочки моркови и крутых яиц. Нет ничего вкуснее. Плюс хрен, вышибающий слезу. Наслаждение… И вот – расплата за наслаждение.
Лика стоит в душной палате возле бабушки, и ей хочется плакать. Но нельзя. Бабушку надо поддерживать.
– Я вот что хотела тебе сказать: у меня для тебя есть тысяча рублей. Это твое наследство, – сообщает бабушка.
«Боже мой, нищая бабушка, умирающая на казенном матрасе, думает о Лике, у которой впереди долгая жизнь, слава, любовь народа…»
Возле Клавы сидит ее муж, свесив голову. А Клава одинаковым голосом костерит Равиля, который виноват, и муж тоже виноват, все виноваты. Не должна тридцатилетняя женщина лезть на крышу и чистить снег. Она должна любить мужа и рожать детей. А не лежать в палате вторая от двери. С потолка свисает веревка, за которую она держится, когда хочет слегка приподнять спину. Вот и вся движуха.
Кто виноват? Все виноваты.
В палате еще две женщины. Одна из них лежит уже десять лет. Ее возраст не определить.
Она узнает Лику и улыбается ей. Привыкла ко всему. Терпеливо ждет своего креста за окном. А может, и не ждет. Жить все равно лучше, чем не жить.
Первая половина дня. Окно выходит на солнечную сторону. В солнечном луче неорганизованно пляшут пылинки: вверх-вниз, туда-сюда. Это называется «броуновское движение».
На стене солнечная клякса. В середине кляксы греется муха. Отогрелась и полетела к окну. Хочет вырваться на волю, но на пути стекло. Муха ударилась о стекло раз, другой. Вернулась на стену. Не получилось. Надо перетерпеть.
Лика подошла к окну и открыла форточку. Легкая прохлада омыла всех свежестью. Все довольны, кроме Клавы. Ненависть к Равилю застилает все жизненные впечатления.
Лика покормила бабушку. Она принесла в термосе бабушкин любимый гороховый супчик. На второе – рыбные котлеты из судака. Супер. Фрукты спрятала в тумбочку.
Угостила соседок, каждой по мандаринке. Каждая светло улыбнулась.
Далее Лика достала книжку и почитала бабушке с того места, на котором остановилась прошлый раз.
Бабушка любила детские стихи. Почему? Потому что легко читается и все сразу затекает в душу.
Дело не в том, что бабушка ослабела мозгами. Вовсе нет. Просто ей нравилось все жизнеутверждающее. Хотелось, чтобы было весело.
Она не чувствовала себя несчастной и не искала сочувствия. Надо сравнивать себя не с теми, кому лучше, а с теми, кому хуже.
Можно было бы спросить: а кому хуже? Тем, кто под крестами. Они ничего не чувствуют. А она чувствует: видит, слышит, любит дочку и внучку. И ее любят. Разве этого мало?
Лика вышла из казенного дома и медленно пошла к станции. Потом развернулась и двинулась в обратную сторону. Хотелось прогуляться и продышаться. Выдохнуть из себя дом скорби.
Продолжала думать о бабушке. Она тоже работала в ателье, как и мама. Вернее, наоборот: мама, как и бабушка. Но мама шила ширпотреб, а бабушка – индпошив, верхнюю одежду. Пальто – зимнее и демисезонное.
Все портнихи утепляли зимние пальто ватином. От этого готовые изделия выглядели как фанерные ящики – квадратные и неуклюжие. А бабушка ватин игнорировала. Она утепляла пуховыми платками. Заказчики сами приносили оренбургские пуховые платки. Пальто становилось легким, как кофта, удобным. В такой одежде казалось, что тебя обнимают сильные, горячие молодые руки. Тепло и счастливо. Хочется горы свернуть.
Бабушка была выдающаяся портниха. А сейчас ее забыли. Приходят в ателье, спрашивают: «А где Анна Андреевна?» Ответ: «Она больше не работает». – «Очень жаль». И это все.
Забвение – дело житейское. Составляющая часть бытия. Человек не может помнить все. Мозги не склад.
Солнце светило ненавязчиво. Март. Начало весны. Дорога была пустынна. И вдруг как из-под земли вырос известный писатель. Высокий, с палкой, седой и старый.
Позже выяснилось, что ему сорок восемь лет. Вовсе не старый. Даже молодой. Но Лике – семнадцать. И разница в тридцать лет казалась ей пропастью, которую не перепрыгнешь.
А писателю разница в тридцать лет казалась нормальной и вполне допустимой. Женщина должна быть молодой и красивой, иначе в ней нет никакого смысла.
Мужчина от возраста не зависит. Богатый мужчина старым не бывает.
Лика не забывала о своей главной мечте: стать артисткой кино. Ей только нужна была рука, которая протолкнула бы ее сквозь конкурс. И вот она – рука. Идет, опираясь на палку. Поравнялась. Сейчас пройдет мимо.
– Ой! – вскрикнула Лика.
Писатель остановился.
– Вы мне? – спросил он.
– Ой! – повторила Лика. – Это вы?
– Я, – согласился писатель.
– А что вы тут делаете?
– Гуляю.
– А можно я с вами немножко погуляю?
– Давайте попробуем, – согласился писатель.
Они дошли до круглого пруда. Лика молчала, не знала, о чем говорить. Начинать сразу с просьбы было неудобно и неправильно. Это значило отпугнуть человека. Его наверняка все о чем-то просят.
– Как тебя зовут? – спросил писатель.
– Лика.
