Девочки против бога - Енню Вал
Может, поэтому я и пишу это для тебя. Мне нужен кто-то, для кого я могу писать, кто-то еще, кто-то, кого здесь нет и к кому меня тянет. Влечение к тебе – это влечение к неизвестному, неписаному, невозможному. Как любовь, отраженная в сцене смерти, которую я хочу включить в сценарий, или любовь в коллективном самоубийстве. Что это за любовь? Самоотверженная любовь в ее конечном результате? Или это любовь к объекту, искусству, самоуничтожению? Уничтожению наших неполных интерпретаций отношений, жизни и смерти, тебя и меня?
Я еще не знаю, куда движется написание сценария или куда движемся мы с Венке и Терезой. Но я хотела написать тебе. Я просто чувствовала, что становлюсь ближе к тебе. Я сумасшедшая?
Я вращаюсь в желчном пузыре, на желеобразном, черном фоне с моими маленькими белыми буквами. Я нахожу что-то там внутри, маленькие слепые кусочки. Я к чему-то приближаюсь. Близость. Любовь через убийство, письмо, которое убивает, объединение. Я пишу о смерти людей, чтобы стать ближе?
Я заключаю сатанинский пакт между тобой и мной. THE END.
Ритуалы
Когда я печатаю «Я заключаю сатанинский договор между тобой и мной…» в электронной почте, автозамена исправляет слово «JEG» – «я» – на JPEG. Предмет и его отображение меняются местами. В будущем нет границ. DEG (тобой) может стать DMG или продвинуться немного дальше, трансформироваться в текстовый формат DOC или DOCX. MEG (мной) может превратиться в MPEG или MP4, тот же тип файла, что и бонусные видео к альбому в жанре блэк-метал, тот же тип, в котором в конечном итоге будет сохранен мой фильм. Трансформация и магия уже взяли верх, форматы превращаются в ритуалы вокруг нас.
Давайте немного уменьшим масштаб и повернем камеру вперед.
Мы на проспекте. Темно, должно быть ночь. Ветер воет. Огни от разбросанных по району уличных фонарей не доходят друг до друга, и мы находимся в темноте между двумя освещенными линиями. Мы видим ветви высоких берез, раскачивающихся на ветру вдалеке, но здесь, вокруг нас, темно, как будто мы должны смотреть сквозь тьму, чтобы добраться до света. «Здесь» и «сейчас» затемнены. Их кто-то удалил, или они не существуют для нас. Но вдалеке мы видим будущее. За качающимися ветвями мы видим контуры здания. Мы медленно приближаемся к свету.
Здание перед нами, его цвет и контуры кажутся знакомыми. Должно быть, это старый Музей Мунка, но по мере того, как мы приближаемся к нему, время ускоряется. Теперь мы, кажется, в 2019 году, картины уже давно упаковали и перевезли в их новый дом в Бьорвике, и теперь музей закрылся. Должно быть, уже 2020 год, новый музей давно открыт. К тому времени, как мы добрались до цирковой площади, прошло еще несколько лет, и старое здание в Тёйене рушится, от него отслаивается краска.
Постепенно культура снова превращается в природу. Белые коридоры в здании и теплый желтый цвет гардероба тускнеют, как будто картины скрепляли стены и пигменты. Залы музея стали фоном для истории, которая закончилась, реальности, которая больше не реальна. Металлоискатель остался на месте, он сканирует собственные детали, а камеры в углах так долго ничего не снимают, что изображение создает свою собственную петлю обратной связи.
Здесь, в заброшенном музее, я пишу бонусные материалы к Мунку.
Когда мы раздвигаем старые стеклянные двери, здание издает вздох, как будто мы открыли бутылку газировки.
«Мунк-рэп», – говорит Тереза, которая шла в авангарде и получила прямо в лицо удар спертого воздуха.
Венке фыркает в проем, кричит «ПРИВЕТ!» и проскальзывает в проделанную нами щель.
Эхо гуляет по пустым залам, а потом возвращается к нам.
Некоторое время стоит полная тишина.
– Венке, – шепчу я, но не получаю ответа.
Затем в конце комнаты слышится звук запуска машины.
Мы пробираемся через отверстие, Тереза и я, и другие, те, кто следует за нами. Слух, видимо, распространился. Конклав расширяется. Настоящее догоняет и съедает будущее, изображение движется туда и обратно.
В самом большом зале дождь проникает сквозь дыры в потолке и стекает по стенам, на которых еще видны следы самых больших картин. Здесь висели «Исследователи», картина, в центре которой сидит мать-земля и кормит грудью дитя, а на заднем плане – скученные тела детей, изучающих гладкие прибрежные скалы. «Она дает молоко познания», – сказал бы Мунк о женской фигуре посередине. Если прищурить глаза и посмотреть в центр отпечатка от картины, можно увидеть, как вода собирается крупными каплями и стекает вниз, окрашенная в желтовато-белый цвет пылью, токсинами и старой краской, как будто женская грудь все еще висит там, где когда-то было искусство.
Тереза и Венке немедленно приступают к работе над стеной, перенаправляют водяное молоко в узоры на холсте, похожие на небольшую водяную карусель, которая медленно пишет собственное произведение искусства. Несколько других художников начали рисовать абстрактные мотивы прямо на другой стене кроваво-красного цвета. С их рук капает кровь, и она польется из наших глаз, если мы подойдем слишком близко.
Посреди комнаты стоит вытянутый автомат. Он больше двух метров в длину, как купе маленького поезда. Две операторши управляют им с панели, крутят и нажимают крупногабаритные ручки и рычаги. Твердые муфты удерживают вместе большие листы стальной брони, которая простирается наружу до короткой доски на другом конце механизма. Все это выглядит как огромный старомодный счетчик Гейгера или другой аппарат для ядерных исследований из лаборатории в Лос-Аламосе в Америке, но на самом деле это старый 3D-принтер. Операторши легонько постукивают по нему, и аппарат кашляет, а его задняя стенка поднимается и немного приоткрывается, чтобы избавиться от кашля.
«Все пришли?» – спрашивает одна из операторш.
Нас в комнате сейчас довольно много, может, двадцать или тридцать. Я узнаю некоторых. Только я и пара других участниц стоят вокруг машины, остальные работают над собственными произведениями искусства и развешивают их.
«Что вы собираетесь делать?» – спрашиваю я.
«Это не так просто объяснить», – говорит пожилая женщина, скрестив руки.
Принтер слишком старый, чтобы следовать инструкциям. Он был создан до того, как кто-то действительно начал разбираться в подобных технологиях, и с возрастом тоже стал зачарованным и наполнился магией. Он не выдает ожидаемых результатов. Но, возможно, он сможет показать нам то, чего мы тайно желаем, сделанное из перерабатываемой пластиковой упаковки. Позади операторш лежит множество черных мешков, набитых мусором с улиц.
Я с облегчением выдыхаю – мне пришла в голову мысль о мельнице на морском дне. Надеюсь, никто не попросит селедку и кашу.
Прямо сейчас что-то печатается.
