Калифорния - Игорь Анатольевич Шнуренко
Льву Николаевичу Толстому предложил бы я иной сюжет. Усатый крановщик соблазняет деревенскую девушку, которая, будучи втянута им в паутину порока, гуляет еще и на стороне. Она не говорит ему про ожидающегося ребенка, а он получает квартиру. И вот он видит ее с другим, все переворачивается в нем — что же: он соблазнил и бросил саму невинность, которая пошла по рукам — остановить, остановить ее! жениться! — он женится на ней и прописывает в квартиру — и тут он видит, что она беременна — кто, чей ребенок, зачем я живу? — спрашивает он себя — кто эта женщина? — развод — и вот вся грязь бракоразводного процесса в центре Псковской области — но квартиру не разменять — пятый этаж без лифта — глава о пороках градостроительной политики — и вот ребенок заболел — его везут в поликлинику — кто будет возиться с ним, кому он нужен — мать намерена добиваться нового счастья с передовым механизатором — что делать с ребенком? спрашивают врачи — может, пункцию? Пункцию, конечно, пункцию! — соглашаются с медиками родители — ему делают пункцию, родители отказываются от него и сдают в дом инвалидов — но квартиру все равно не разменять — еще одна глава о пороках градостроительной политики, — и вот ночью крановщик убивает жену кухонным ножом — в ужасе он бросает нож и рыдает над телом навсхлип — кто будет судить его? — один лишь Богъ.
Кафка, Чехов, Саша Черный — придите ко мне, я дам вам сюжеты. Аркадий Ваксберг, Анатолий Рубинов, вы получите захватывающие темы для очерков, мне же — скучно!
Я сижу рядом с бабушкой. «Что, бабуш, в ковер смотришь?» — спрашиваю я ее. «Я не смотрю, я думаю, как жить», — отвечает она задумчиво. Ровесница Брежнева, она пьет и курит. «А ко мне болезнь не пристает, я курю», — говорит она, когда ей указывают на дурные эти привычки.
«Нет жизни, и это не жизнь», — продолжает она.
«Что так?» — спрашиваю.
«А так, помирать не хочется». Она подходит к окну и долго смотрит вниз. «Мужики идут по дороге, только семечки лузгают. Отвадили всех от водки, от курева, пролетарии всех стран, соединяйтесь. О какая коммуна!»
Я включаю телевизор, надеваю очки.
«Зачем тебе очки, ты же в них хуже видишь», — замечает бабушка.
По телевизору идет сериал об итальянцах в Америке.
«Скоты», — вздыхает бабушка, посмотрев немного.
«Почему?»
«Живут как скоты. Дерутся много… Ты когда в магазин пойдешь?»
«Зачем?»
«За сигаретами».
«У тебя что, уже кончились?»
«Вчера тебе говорила — принеси, сегодня».
«Ну, иду, иду». Одеваюсь и выхожу на улицу, так как знаю, что в противном случае она найдет себе окурок в подъезде.
Тем временем в квартире звонит телефон. Бабушка поднимает трубку.
«Кто? Маруся?.. Ничего. Игорек ничего. Не работает. Не знаю. Не знаю. За молоком? Пошлю завтра… Придет… А — в колхоз пойдет, коров пасти… Да, пусть погуляет. Пусть погуляет пока. Я ведь его больше всех люблю».
De Ethica Video
(об этике видео)
Wer fur die Besten
seiner Zeit gelebt
Der hat gelebt
fur alle Zeiten
Goethe
Поскольку выбранная мной тема есть лишь конечная цель этих заметок, их пункт прибытия, позвольте путешествовать вдоль дороги не спеша, оглядываясь по сторонам и расспрашивая встретившихся путников о расположенных впереди городах и диковинах. Я избрал не самолет и даже не поезд, о мой спутник неслучайный, я путешествую пешком — не столько для того, чтобы добраться до желанных выводов, сколько для того, чтобы получить удовольствие от пути.
От кино видеоискусству досталось беспорядочное и фатальное наследство — хаос метафор и скрытых смыслов, аллегорий, за которыми скрыты, однако, некоторые моральные истины.
Перед нами сейчас огромная фильмотека, из которой можно извлечь все что угодно — и мужскую фигуру, затерявшуюся у горизонта, вверившуюся морской стихии, и длинную вереницу беженцев, спускающихся с гор, и смену времен года, и таинственный туркменский обряд.
Так трудно пользоваться фактами, так легко их собирать! Д'Аламбер не зря предлагал в конце каждого века делать выборку фактов, а остальные сжигать. Эти миллионы километров пленки можно воспринимать как груду хлама, но какое-то почти религиозное чувство говорит мне, что посредством кино в мир проник особый род света, и мир этот никогда уже не будет прежним.
Кажется, последний магический луч кино зажег светильник нового искусства, которое уничтожит пропасть между долгом и красотой, нравственностью и культурой.
Кино умерло, лишенное веры в себя, но кино имеет историю, философию и бессмертие.
Видеоискусству же пока не присуще никаких свойств, кроме бесконечной самовлюбленности. Непрерывность чистого изображения не рождает, однако, даже «эффекта реальности» — единственного, на что это «телевизионное искусство» могло бы претендовать. Иначе и быть не может, ибо заранее предполагается, что «в силу какого-то особого положения живое не может быть значимым, и наоборот» (Барт).
Существует ли способ, не нарушив спонтанности и непрерывности, сделать изображение значимым, т.е. превратить видео в искусство? Видится два таких способа. Первый мы легко обнаружим, если обратимся к практике немонтажного кино. Стараясь как можно меньше пользоваться монтажом, мы придем к принципу последовательной съемки, когда сцены снимаются в порядке строгой очередности. Это накладывает на процесс создания фильма определенные ограничения, что уже означает потенциальное присутствие Искусства. Однако, используя исключительно аллегорический принцип, т.е. все те метафоры и скрытые смыслы, мы через какое-то время снова рискуем сделать фильм легкой добычей однозначных толкований, т.е. впасть в ту самую скуку, от которой погибло кино.
Ведь одно дело эзопов язык, обусловленный врожденным страхом каторги. Другое дело, когда черно-белая съемка якобы означает документальность, стая ворон над запущенным кладбищем призвана вызвать у меня навязчивые мысли о силе судьбы, а обязательная
