Калифорния - Игорь Анатольевич Шнуренко
Так мы сводили друг друга с ума и даже поспорили, кто сойдет с ума быстрей. Однако игра не получалась. «Не читай, с ума сойдешь», — говорила мне бабушка в детстве. Тарас утверждал, что так оно и вышло, но я стал приводить доводы в свою защиту и уличать в безумии его самого.
Наконец, Король Сумасшедших купил билет на поезд и, сидя на чердаке общежития военмеха, мы с ним выпили. Снизу приближались чьи-то цокающие шаги. Это Медный Всадник поднимался по лестнице. «Прочь из моего города», — сказал царь. «Мы еще не пропили все деньги, Петр Алексеевич», — ответил Тарас с уважением. «Как? — взглянул я на него вопросительно. — У тебя есть еще деньги? Зачем же я дал тебе семь рублей?» — «Ты должен уехать сегодня же поездом на 6.10, — сказал царь Тарасу. — И ты — прочь отсюда», — добавил он, неласково глядя на меня и дергая правым усом. Тарас налил стакан и протянул его Петру. «Закуски только банан, да и тот зеленый», — извинительно произнес он. «Проклятые колумбийцы!» — воскликнул царь. «В Колумбии люди глупее, чем в Парагвае», — человеконенавистнически поддакнул я. Царь выпил и подобрел. «Слышали, герр Питер, что на истфаке — семинар по новому искусству?» — продолжил я беседу. «Так-то оно так», — неопределенно пробормотал царь и выпил еще. Зеленая кожура полетела в лестничный пролет, Петр I хрустнул початком и скривился. «Ржавчины не боитесь, мин херц?» — спросил я. «Почистят», — ответил Петр. «Посмотри на часы», — сказал мне Тарас. «Зачем?» — «Я хочу знать время». — «Зачем тебе время?» — «Время — это всё, что у меня есть». — «Шесть часов». — «Сколько?» — «Шесть». — «Поезд уже ушел», — произнес Медный Всадник и осторожно пошел вниз, держась за перила. Он исчез внезапно, как рубль, только икнул на прощанье. «Так ты сегодня не уедешь?» — спросил я Тараса и заплакал. «Нет», — ответил он и вытер мне глаза платочком.
Снизу послышался грохот. Это не рассчитал движений наш друг, оставивший нас жить в своем жестоком вымысле навечно, навсегда.
5. Герой, не знающий квантовой теории,
пытается обрести массу покоя
Очень трудно, товарищи, жить одной лишь свободой.
И. Сталин
Вот я говорил, что нейтрино не имеет морали, желаний, совести и чести. Так-то оно так — с точки зрения постороннего наблюдателя, однако теория относительности признает разные точки зрения, и, с точки зрения самого человека-нейтрино, у него есть и желания, и мораль, и цель. Чего же может хотеть такая экзотическая частица? Вспомним — неистовый христианин желает найти неопровержимые доказательства своей веры, авангардист хочет печататься в журнале «Нева», атеист желает обрести веру в своем атеизме, чего же желает нейтрино? Конечно, покоя, постоянного места жительства.
Почему-то принято цитировать не мою бабушку, а Сенеку. Так вот, сей муж говорил, что метания, странствия — признак больной души, и первое доказательство спокойствия духа — способность жить оседло и оставаться с самим собой.
Я жил у друзей, я жил у врагов, я жил легально и нелегально, я ночевал в душе, спал на кухне общежития, меня выгоняли хозяйки комнат и их мужья, коменданты, студкомы и даже парткомы, меня выселяли из-за друзей-алкоголиков и приезда Горбачева; что нужно мне, владельцу заоблачной страны?
Поэзия владения жильем выражается в кратких стихах постоянной прописки, в возможности завести элегантную визитную карточку со словами «Звонить трижды», в музыкальном скерцо собственной двери и величественной симфонии собственной постели, в прохладном блеске персонального ключа, в точке опоры, в горячей воде, в смысле жизни.
У родителей моих была небольшая двухкомнатная квартира на берегу реки, они объединились зачем-то с парадоксальной моей бабушкой и, въехав в очень тесную трехкомнатную квартирку, успешно превратили свою жизнь в ад. Когда половину самой большой комнаты занимает телевизор, не остается времени для рефлексии, хочется воспользоваться услугами подпольного торговца оружием. Когда-нибудь я подробно опишу географию трехкомнатной квартиры с этнографическим приложением: нравы и обычаи, тотемы и табу. Квартира и аппендикс даются здесь раз и на всю жизнь, если ты не бог и не герой. Родители мои не боги и тем более не герои, тем сильнее тяга к героическому у меня. Героизм — это разменять такую квартиру так, чтобы выменять себе комнату на невских берегах, не превратив при этом родителей в бомжей.
Возвращение блудного сына к добропорядочным родителям прошло отнюдь не по Рембранту, так как я сразу же объявил забастовку. Я сказал им: сначала мы разменяемся, и лишь потом я устроюсь на работу, сколько бы времени у меня ни ушло на обмен. Я буду воровать, я буду спекулировать, но пока у меня не будет отдельной комнаты, в эту жизнь вы меня не втянете. Окружающие говорили мне: женись на квартире, а я продолжал упрямо твердить свое, как иранский террорист: мне нужна своя собственная комната, и никто мне ее не даст, ни бог, ни царь и не герой. Мои обличительные речи надо было слышать! Я говорил о том, что люди здесь старики уже в семнадцать лет, потому что живут вместе с родителями. Женщины после замужества все на одно лицо, даже носы одинаковые, они рассуждают о планируемых размерах пенсий и об умерших родственниках. Плодитесь и размножайтесь, говорил я им — без меня.
И вот я еду в пригородном поезде, где между стекол тоскливую блатную песню гнусавит цыганка, вечер разбросал по лесам рубиновые шашки, местный сумасшедший кричит на стрелочницу на полустанке, и слышен звонкий голос ее, и светит красное лицо ее вечности пути моего. Я еду меняться, но может ли человек-нейтрино поменяться с электроном в цепи?
