Ноша - Татьяна Нелюбина
И так мне жалко стало себя, нас, их… Но что это меня куда занесло.
Дети скоро придут.
Приодеться нужно, подкраситься.
Включи Юля нас в свои планы пораньше – ведь, насколько я её знаю, она долго этот домик в лесу искала и не один вечер потратила, чтобы Антона убедить, – не так было бы обидно, что от нас (и от тех родителей) попросту избавляются.
Да ладно, проехали.
А Митька тогда на меня смертельно обиделся:
– Ты забыла меня.
– Я?! Ну ты и сочиняешь.
– Я тебя ждал, а тебя не было!! Я ждал, ждал, а ты…
– А как ты себе, интересно, это всё представляешь? Что я бы к тебе на метле прилетела?
Ладно, с метлой я загнула, у них там в Гарце, говорят, ведьмы живут[31].
А Митька в восхищении поглядел на меня. Типа того, захотела бы, прилетела.
Он очень преувеличивает мои возможности.
Аксель
Людмила накрывала на стол, а мы с Митей хозяйничали на кухне. За гусем в духовке приглядывали. Гусь без начинки запекается три часа, с начинкой – четыре. Мы с Митей решили сделать с начинкой. Через час, два будет готов.
– А теперь, – объявил Митя, – музыкальная пауза! Но не по радио! Петь буду я!
И запел:
– О Tannenbau, о Tannenbau,
Wie treu sind deine Blätter!
Он снова пел treu (верный), а не grün (зелёный), как обычно поётся, и у нас возникла дискуссия.
– Но в книжке рождественских песен, – сказал Митя, – написано treu, и мне так нравится больше.
Я заглянул в книжку. Действительно. То есть получается:
– О ель, о ель,
Как верны (тебе) твои листья.
– Но, – сказал Митя, – у ёлки не листья, а иголки, и надо петь Nadeln или Stachel[32].
– Ну только не Stachel, – сказал я.
– Почему? – спросил он. – Stachel – это же тоже иголки.
– У ежа – да, но не у ёлки.
Митя подумал и согласился, что он будет петь Nadeln.
– Но надо петь Blätter, – сказал я.
– Почему?
– Потому, – вмешалась Людмила, – что из песни слов не выкинешь.
Этот аргумент показался Мите убедительным. С одним условием:
– А, понимаю. Все листья падают осенью, а листья-иголочки нет, они остаются на ёлке, потому что они ей верные. Как верный друг. Поэтому я и пою treu, а не grün.
Убедил!
Я с небывалой гордостью подумал: Митя чувствует слово. Возможно, пойдёт, как говорится, по нашим стопам? Не сын, так внук?
Сын – спец по технической части, электронщик.
Он у нас долго учился. В Берлине не захотел, в Магдебург уехал. Мы к нему наезжали. Если точнее, это Людмила на него наезжала. Его друг диплом защищал, Людмила радовалась, поздравляла, а сын в сторонке стоял.
– Антон? – удивилась она.
Он что-то буркнул, она начала дальше выспрашивать, он ощетинился, она, естественно, не отступала, он сдался и всё выложил. Запустил учёбу, зачёты и госэкзамены не сдал, ещё год ему нужен, чтобы диплом получить. Или два…
– Понятно, – сказала она. – Здесь это так – контроля никакого, как в наших вузах, за студентами нет, учись не хочу, хоть лет десять живи «вечным студентом».
– И что? – спросил он.
– А то, – сказала она и вынудила сына составить план, распорядок, график, чтобы со всеми «хвостами» в самое короткое время разделаться.
Я бы так не смог. Я бы всё пустил на самотёк. Он – взрослый парень, сам во всём разберётся. Но Людмила – русская мать, готова сынка за ручку по жизни вести. Сынок воспротивился:
– Почему я всегда, всегда должен тебе подчиняться? Почему ты всё, всё решаешь за меня?
Она отрезала:
– Не всё. Этот институт ты сам выбрал. Четыре года учился. Получишь диплом и делай что хочешь.
У Антона иногда бывает такое лицо… что лучше не смотреть.
Поздней ночью мать и сын всё же договорились.
Я был тогда на стороне сына. Я его молча поддерживал. Я абсолютно против всякого принуждения.
И, кстати, это я настоял, чтобы мы перевели на его счёт пару тысяч, чтобы он не чувствовал себя, хотя бы в материальном плане, зависимым от нас.
Должен сказать, что сын все договорённости выполнил. Защитился, начал работать в Потсдаме. И я там работал, но мы всё реже пересекались. Как-то раз я ему позвонил, он буркнул что-то вроде: ты меня везде достанешь!
Я отключился. В смысле, телефон выключил. Через неделю, другую он позвонил, спросил, почему мы ему не звоним и как дела, как мама и Астрид? Я рассказал, и слово за слово выяснилось, что он сидит на мели.
Прав один мой коллега, он армянин: «Если дети не звонят, значит, у них всё хорошо. А как проблемы, они объявляются».
Сын на это сказал, что ему вовсе не хочется у меня денег просить, он обойдётся. Я сказал, что и мне не хочется их давать, потому что он заявит, как однажды уже заявил, что мы от него откупаемся.
Поговорили мы с ним в таком духе часа два, с перерывами, и обнаружилось, он взял кредит. На много тысяч. Я своим ушам не поверил. Он пожаловался, что вот, зарплата у него аховая, ни на что не хватает, я съязвил: «Ты же один, семеро по лавкам у тебя не сидят, да и старики-родители тоже как-то без тебя управляются».
Он хмыкнул: «Когда я неделю сейчас у стариков своей подружки провёл, я просто мечтал, чтобы мне скорей стукнуло 67, и я вышел на пенсию, чтобы дом, сад и собачка были в наличии, чтобы всё, всё, работа, безденежье было уже позади». Я спросил, а почему у него язык заплетается, он сказал, что коли выпьешь на голодный желудок три бокала вина, так и… но не станет же он отказываться, если его угощают. Я спросил, есть ли у него хоть пара монет, чтобы до нас доехать? Да, сказал, есть, но не сегодня, а лучше завтра, и не он приедет, а я к нему.
Я приехал. Поглядел на комнату, которую он снимал у родителей подружки. У неё имя такое интересное было: Хедвиг. (Означает предрасположенность к жизни подвижницы.
