Дождь в Токио - Ясмин Шакарами

– Откуда ты их знаешь?

Помедлив, Кентаро всё-таки отвечает:

– Оба-чан работала на отца. Но она совсем не похожа на него.

Заметив, что он помрачнел, я меняю тему:

– Теперь буду звать тебя Кен-чан.

Он сверкает глазами:

– Будешь звать меня Кен-чан, и люди подумают, что мы встречаемся.

– И что, тебя это злит?

– Нет, – отвечает Кентаро.

– Тогда смысла нет.

И тут до меня с опозданием доходит, что именно выдал Кентаро.

– Стоп. Хочешь сказать, тебе всё равно, что о нас подумают люди, или?..

– Нет, – безмятежно произносит Кентаро. – Я хочу сказать, что не злился бы, если бы мы встречались.

Наверное, я выгляжу пугающе, потому что Кентаро быстро добавляет:

– Обойдёмся без повторения ситуации с Братто Питто. Не забывай, оба-чан и одзи-сан уже в возрасте. Пожалуйста, не доводи их до инфаркта.

– Я…

Вся горю от смущения.

– Расслабься, додзикко. Я лишь сказал, что не злился бы. Это не значит, что мысль мне по душе.

Аккурат в этот миг оба-чан и одзи-сан выскакивают из своей норы как чёртики из табакерки.

– Ах, домо аригато! – радуется Кентаро, забирая две дымящиеся вафли. – Оба-чан испекла тайяки!

Я склоняюсь в благодарном поклоне, как вдруг старушка жестом просит подойти ближе. Озадаченно смотрю на джедая.

– Не бойся, она не кусается.

Снова присаживаюсь у маленького окна и очень удивляюсь, когда оба-чан зачем-то ощупывает мою грудь. Найдя пульс, она шепчет:

– Ханбун.

– Ч-что она сказала?

– Что вафли нам понравятся, – переводит Кентаро.

Я сразу понимаю, что он соврал.

На территории Сенсо-дзи безлюдно, но по-прежнему оживлённо: вороны бродят по закрытым сувенирным лавкам, кошки карабкаются по храмовым столбам, летучие мыши кружатся над святилищем, словно маленькие чёрные полумесяцы. Иногда между молитвенных досок мелькают куницы. Из-за золотистых шубок и снежно-белых воротничков они напоминают сказочных королей.

Мы сидим на скамейке под сенью храма и уплетаем десерт: японские вафли в форме рыбок с начинкой из сладкой бобовой пасты. Они выглядят необычно, но подсесть на них можно, даже съев лишь один кусочек. Если вкусовые рецепторы способны получить духовный опыт, то мои прямо сейчас переживают настоящее просветление, потому что тайяки оба-чан божественно вкусные! Ничего удивительного, что я расправляюсь с вафлей за считанные секунды.

– Додзикко, знай я, что ты так голодна, попросил бы оба-чан сделать вафлю в форме кита, – смеётся Кентаро.

– Очень смешно, – фырчу я, закатывая глаза. – Кстати, что она всё-таки сказала?

– О чём ты?

– Ханбун. Я забыла, что значит это слово.

Оторвавшись от еды, джедай смотрит в непроглядную мглу перед собой.

Только собираюсь спросить, что случилось, как он глухо произносит:

– Я не ненавижу отца, просто презираю то, что он воплощает. Вся его жизнь крутится вокруг работы, единственное, что имеет значение – фирма. Для него важны не столько деньги, сколько репутация. Честь, он постоянно твердит о чести. Честь есть лишь у того, кто поклоняется системе, делает то, что от него требуется, каждый день, всегда, пока совсем ничего не останется, – Кентаро тяжело вздыхает. – Отец – хладнокровный кукловод, нарцисс, не понимающий, что желания других людей не всегда совпадают с его собственными. Он зависим от внимания и восхищения окружающих. Те, кто не принесут ему славы или пользы, ничего не стоят. И если ты окажешься ничтожным и недостаточно хорошим в его глазах, он заставит тебя это прочувствовать и засомневаться во всём.

– Кентаро, не нужно… – мямлю я.

– Почти всё время отец проводит в командировках или в офисе. Превращает жизнь сотрудников в ад и перерабатывает так сильно, что дома превращается в призрак. Или сходит с ума, особенно если я оказываюсь поблизости. Не думаю, что отец меня ненавидит, но я воплощаю то, что он презирает. Единственный сын, наследник. Он ненавидит, как я одеваюсь. Ненавидит, что я рисую. Ненавидит мои татуировки. Ненавидит всё, что для меня важно. Но больше всего он ненавидит, что я вижу его насквозь. Знаю, кто отец на самом деле. Мне известна правда, и это выводит его из себя.

Вот бы крепко обнять Кентаро, но он слишком красив и слишком зол, а я слишком труслива.

– Мама не здесь, а в Швейцарии, в психиатрической больнице. Она не выдержала давления и сломалась. Я стараюсь как можно чаще навещать её.

– Мне… ужасно жаль.

– Ничего страшного, я всё равно всегда поступаю по-своему. Иногда больно осознавать, что у меня нет нормальной семьи. Не сомневаюсь, если завтра я исчезну с лица земли, мама ничего не заметит, а отцу будет всё равно. Ладно, он немного огорчится, что у него больше нет наследника. Думаю, отец всё ещё надеется, что однажды я приползу на коленях.

– Я это замечу! – громко кричу я.

– Что?

– Если завтра ты исчезнешь, – тараторю я. – Это замечу я.

Кентаро смотрит глубоко в глаза, взглядом будто вынимая из меня душу.

– Это успокаивает, додзикко, – помолчав, он продолжает: – Ханбун – половина или неполноценный. Не хотел переводить это слово, боялся ранить. Однако теперь ты знаешь мою правду, поэтому надеюсь, что ханбун не слишком тебя заденет.

– Оба-чан права, – по щекам текут слёзы. – Я потеряла свою вторую половинку.

– Любимого человека? – осторожно уточняет Кентаро.

– Да.

– Поэтому ты не отмечаешь дни рождения?

Я киваю:

– Мы всегда праздновали день рождения вместе.

– Где он теперь?

– Она, – поправляю я. – Она мертва.

Кентаро больше ничего не спрашивает, давая мне время справиться со слезами.

– Знаешь, что особенного в Токио? – нарушает тишину джедай.

Качаю головой.

– Никто не найдёт тебя в Токио, даже прошлое, и неважно, как хорошо оно умеет выслеживать твои тайники. Отпусти всё, доверься городу. Он знает, кто ты и каков твой путь. Токио даст всё, что ты ищешь, – Кентаро протягивает мне недоеденную рыбку тайяки. – Здесь гораздо больше половинок, чем кажется.

– Спасибо, – шепчу я.

Тяжёлые капли барабанят по крыше, пахнет влажной землёй. А затем небеса раскалываются, и на город обрушивается столько воды, что становится страшно.

– Пора идти.

– Сейчас? – ужасаюсь я.

– Сейчас или никогда. Будет гроза, – Кентаро решительно встаёт со скамейки. – Готова?

– Нет! – визжу я.

– Давай, – улыбаясь, Кентаро протягивает мне руку. И я принимаю её с бешено бьющимся сердцем.

В Германии такого ливня я никогда не видела. Он везде, неистовый и мощный. От асфальта, нагретого солнцем, спиралью поднимается пар. Асакуса похожа на размытую фотографию в негативе: призрачные силуэты и сверкающие кристаллы.

Мы бежим сквозь невероятное природное светопреставление, я крепко держусь за руку Кентаро. С его юкаты летят сверкающие брызги, отчего кажется, что у него