Желчный Ангел - Катя Качур
* * *
Заказчик Вадим – крепкий молодой мужик с умными глазами и чуткими пальцами – сразу понравился Адаму Ивановичу. Так, по мнению старика, должны выглядеть вестники чего-то приятного. Здоровые, разумные, не пижонские, не слащавые, не сильно модные и явно не влюбленные в себя.
Только лишь глянув в микроскоп на принесенный Вадимом камень, ювелир понял, что здесь и сейчас история закручивает свою проволоку. Изображение ангела тут же оживило образ арабского предка с отсроченной смертью, который вручную гранил осколок чудесного алмаза.
Адам Иванович и сам в молодости работал огранщиком. Приходил на смену, раздевался догола, оставляя все, вплоть до трусов, в шкафчике. Натягивал белый хлопковый костюм и шел на пункт контроля, где его дотошно ощупывал дядя Петя: на заводе строго следили, чтобы работники не воровали. Затем садился за станок, ставил квадрант[21] на крутящийся диск, зажимал кристалл в цангу и начинал выводить нижние грани.
Руки до сих пор помнили эту работу. Четыре щелчка винта – одна грань, далее поворот лимба[22] – вторая… и так далее. Конец дня – снова чуткие ладони дяди Пети с пристрастием обшаривали тело и расчесывали частой гребенкой волосы: вдруг крошечный бриллиант осел на поверхности?
Каждые полгода – проверка зрения. Огранщики должны были обладать соколиной зоркостью.
Асадов с детства без бинокля различал птицу на горизонте и вместе с тем без лупы видел малейшие цифры на стертой пробе колечка.
«Адамовы глаза, – говорила мама, – от корыта до орбиты».
Таким же остроглазым, согбенным, в длинной одежде представлялся ювелиру его предок. Араб, скорее всего, гранил кристалл каменными дисками, работающими от водяного привода. Затем шлифовал плоским инструментом с алмазной пылью, вглядываясь в образ и добиваясь эффекта струящейся походки, будто дух скользил по волнам.
«Как он это сделал? – задавал себе вопрос Адам Иванович, зачищая отлитую заготовку перстня грубыми напильниками. – Как сумел достичь такой стереокартинки?»
Ювелирный секрет оставался непостижимым. Адам Иванович вскоре перестал размышлять об этом, так же как и хирург, приняв за аксиому.
Понемногу работа продвигалась. Перстень был начисто отшлифован, с внутренней стороны появилась заветная надпись. Завершая гравировку последнего слова «доказательств», старик вскрикнул и затряс левой рукой, окропляя кровью стол. Острый штихель вонзился в подушку под большим пальцем на левой ладони, дополняя свежей пробоиной прежние шрамы.
– Вот черт! – Адам Иванович приложил рану к грязному фартуку, пытаясь остановить кровь.
И тут же арабский предок в его голове одернул красную руку от остро заточенного инструмента и вытер о галабею.
– Понимаю, дружище, – пробормотал старик, – понимаю, никуда не денешься, такая работа.
По иссеченным рубцами ладоням он узнавал своего брата-ювелира даже в метро. Этими же шрамами царапал шелковую кожу Дины в моменты близости. Она возмущалась и, смеясь, требовала ласкать ее в хлопковых перчатках.
Но любая, даже самая тонкая материя лишала чувствительности. Мельчайший заусенец на металле или на Дининой фаланге должен был не только замечен острым зрением, но и прощупан краешками пальцев. Любая, самая тонкая шлифовка изделия – резинкой на бормашине или волосяным кругом – завершалась тактильной проверкой с закрытыми глазами. И лишь рецепторы подушечек доносили самую верную информацию.
«Доработать, – говорили они о золотом украшении. – Запомнить и сохранить навсегда», – диктовали шифровку мозгу о пушистых подмышках и сбитых коленях Дины.
* * *
Итак, отшлифованным и гравированным перстнем Вадим остался крайне доволен: кольцо обнимало палец, как родное. Дело оставалось за малым – закрепить бриллиант.
Получив камень в полное распоряжение, старик не спешил с ним расстаться. Любовался до умопомрачения. Терял ощущение времени, проваливался в кристалл, как в бессмертие.
Перед глазами одновременно плыли картины марокканской ночи, шрамированных ладоней и воспаленных век арабского Адама – и тут же, через запятую, мокрое лицо Дины на фоне грозы: с неунывающим носом и яркими сапфировыми радужками в обрамлении черных гвоздиков-ресниц. Она почти не менялась со временем.
«Маленькая собачка до старости щенок», – подначивала ее подруга Зоя, высоченная рыжая еврейка с выразительными бровями.
С Зоей Штейнберг они познакомились уже в Москве. Купили кооперативную квартиру на деньги от Дининых побед. Оба уже отметили тридцатилетие. Адам, поработав на заводе огранщиком, понял, что неспособен к коллективному труду, и старался открыть свою мастерскую. Дина, уже как тренер, моталась на соревнования с детьми по всем советским республикам.
Зоя была старше их лет на пять и жила этажом выше вместе с мужем-фокусником. Габриэль Фокс, на тот момент известный иллюзионист, работал в Московском цирке на Цветном бульваре со своей программой. Дочку, десятилетнюю рыжеволосую Алю, наряжали как куклу, учили танцам и нередко приобщали к представлениям отца в качестве ассистентки.
Семейство Штейнберг-Фокс разрывало все шаблоны. Когда они гуляли по Арбату, люди оглядывались, видя в троице заморских гастролеров. Габриэль в цилиндре и смокинге, Зоя в перьях и шляпе, Аля – в полосатых колготках, короткой многослойной юбке на подтяжках и с синей искусственной розой в огненных волосах. Все шмотки и аксессуары мастерски шила сама Зоя, но никому в этом не признавалась.
– Муж привез из Парижа, – говорила она на голубое драповое пальто. – А этот берет – из Англии. А трость из Китая…
Приближенные к семье знали, что Габриэль в силу национальности и вздорного характера невыездной. Но с Зоей не спорили: вещи, сшитые ею, были великолепны сами по себе и не требовали оправдания.
На какой почве сложилась их дружба с Диной, Адам не мог понять никогда. Они были принципиально разными, как стальная напольная вешалка и детский резиновый мячик. Однако Зоя часто торчала у них на кухне, заражая Дину безумными идеями. Так, Штейнберг предложила объединить две квартиры, пробить перекрытие между этажами, построить лестницы сверху вниз и сделать двухэтажные апартаменты.
– Представляешь, – говорила она Дине, – ты будешь жить не в горизонтальной плоскости, а в вертикальной!
– Грандиозно! – отвечала Кацман и кидалась к Адаму, требуя глобальной перестройки.
Не существовало ни одного вопроса, по которому Штейнберг имела была ординарное мнение. Экстравагантность текла по ее по сосудам, смешиваясь с кровью в равных пропорциях.
– Зоя, – жалился ей Адам, – скажи Дине, чтобы взяла наконец мою фамилию. Мы уже тринадцать лет вместе, а она до сих пор Кацман.
– Ни в коем случае, – дымила Зоя жирными, как сардельки, сигарами, – Дина Кацман – это бренд, это спорт, это достижения! А с твоей фамилией Асадов только колорадских жуков с картошки собирать.
– Ну а что? Зоя Фокс тоже бы прекрасно звучало, – не унимался Адам.
– Не говори глупостей. Зоя Фокс – это лиса с обрубленным хвостом. Я сменю фамилию только в том случае, если она меня удивит.
Адам долго помнил эту фразу. В череде последующих мужей Зою удивила лишь одна фамилия – Бергштейн, своим зеркальным преломлением уже имеющейся. И она, не раздумывая, сменила свой «бренд» – кстати, впервые Асадов услышал это слово от нее.
Впоследствии он понял, что Зоя явно опережала время, что ей пристало бы родиться в двадцать первом веке. Она словно вернулась из будущего и жадно пыталась нахватать того, что люди еще не научились ценить. Коллекционировала какие-то вазы, какие-то платки, какие-то духи…
– Зачем тебе это барахло, Зоя? – удивлялся Адам.
– Даже не представляешь, сколько будет стоить это барахло в следующем веке!
– В следующем веке мы будем стариками! – усмехался Адам.
– И что? Вино будет невкусным, а сигареты некрепкими? Только не для меня!
Зоя, единственная из всех известных ему людей, не боялась старости и смерти. Бесстрашная рыжая Зоя в голубом пальто и фиолетовой шляпке. Где ты сейчас? Что с тобой?
* * *
Положив кольцо под мощный микроскоп, Адам Иванович накатывал на бриллиант металлические лапки. Корневерткой[23] формировал золотой коготь, который крепко впивался в тело камня и не давал ему шелохнуться. Ангел внутри терпеливо ожидал заточения в перстень, мерно плывя по волнам и наблюдая с другой стороны микроскопа за крупным карим глазом ювелира, окруженным седыми колючими ресницами.
– Скажи, что еще ей было нужно? – разговаривал с ангелом Адам Иванович. – Я дал ей все, что мог, я собирался с ней в Тибет! Зачем, зачем ей
